Другой дом
Шрифт:
— Это я, это я отпустила ее; вот что самое страшное. Мне нельзя было — нельзя было ее отдавать; можно было закричать, позвать на помощь. Но как я могла представить… предугадать? Даже в самом страшном сне…
Она осеклась и, задрожав, осела на софу. Пока она всхлипывала, он мерил шагами комнату, то подходя ближе, то снова отдаляясь.
— Я помню ее лицо, когда она уходила: она так смотрела на меня, будто знала, что произойдет. Ей было страшно и непонятно; она знала — знала! Это был последний раз, когда она на меня посмотрела, — а я ведь даже не поцеловала ее на прощание! Я ведь была совсем рядом, я могла бы ее схватить, удержать — но я даже пальцем не шевельнула! Я была рядом, так близко — наверное, она в испуге меня звала! А я не слышала, я не пришла — я своими руками ее отдала на заклание! Это теперь мое вечное наказание: видеть ее в руках этой… этой!
Джин наклонилась и спрятала лицо в ладони; отзвуки ее глухих рыданий заполнили комнату.
Тони остановился перед ней, беспомощно наблюдая за ее страданиями.
— Это был первый раз за много лет, когда вам пришлось оставить ее. Она всегда была больше вашей дочерью, чем моей.
Джин посмотрела на него так, как смотрят на бурю, бушующую за окном.
— Так она была моей только потому, что она — ваша. Именно поэтому я с самой первой минуты!..
Она снова расплакалась; потом попыталась взять себя в руки и встала.
— Сами посудите, что мне еще было делать? Не могла же я быть нежной с вами.
В своем юном, чистом горе она была беззащитна, как молоденькая невеста — в своей радости.
Тони выглядел так, словно перед ним разворачивалась самая трагическая история на свете.
— Не знаю, куда уж нежнее.
Она в удивлении подняла на него полные слез глаза.
— Мне казалось, что я не… что между нами ничего, ничего не могло быть. Как я пыталась прогнать из головы любые мысли о вас! Но дитя, прекрасная часть вашей жизни, — о нем я могла позаботиться. Просто так, не думая, не вспоминая о вас. Это все, что я могла для вас сделать, — и вы всегда разрешали мне это, и девочка тоже. Разве это не счастье? Я думала, что так все и будет продолжаться. Но весь этот ужас… я ничего подобного и представить не могла до нынешнего дня. А все это время опасность была так близко — и вот ловушка захлопнулась, и тогда… ох!
Она отвернулась и снова зашлась в судорожных рыданиях, всхлипывая и бормоча что-то нечленораздельное.
Тишина окружила их, будто сблизив еще больше; наконец Тони проронил:
— Она была такой милой, такой чудесной. Вы полюбили бы ее, даже если б она не была моим ребенком. — И, точно нащупывая путь через непроглядную тьму, он продолжил: — Но если б она не была моим ребенком, она не лежала бы сейчас там… такая. И все же я рад, что был ее отцом!
— Она лежит там сейчас потому, что я безумно любила ее — и слишком явно это показывала. Так что это я убила ее! — с горечью выкрикнула Джин.
Он долго молчал, пока, наконец, не произнес — тихо и мягко:
— Это я ее убил.
Она зашагала взад-вперед, постепенно овладевая собой; его слова она поначалу приняла лишь за признак той же душевной муки, что терзала ее саму.
— Мы, кажется, наперебой жаждем обвинить самих себя!
— Неважно, кому что кажется. Я должен вам все рассказать — прямо сейчас. Я взял вину на себя.
Она резко остановилась, ничего не понимая.
— Что значит — вы взяли?..
— Чтобы быть готовым к любым неожиданностям.
Ее лицо сделалось белым как мел.
— То есть вы оговорили себя?
— Кто угодно может меня обвинить. Что может быть более естественным? Какая ей выгода? Мой же мотив виден невооруженным глазом. Вот он, передо мной, — сказал Тони.
Джин склонилась под новым ударом судьбы.
— Так вы скажете, что вы это сделали?
— Я скажу, что я это сделал.
Гримаса ужаса в одночасье состарила ее.
— Вы солжете? Вы сможете себя оклеветать?
— Я скажу, что сделал это ради вас.
Она вдруг залилась краской.
— Тогда что, по вашему мнению, должна сказать я?
Тони все хладнокровно взвесил.
— Что бы вы ни сказали, ваши слова будут свидетельством против меня.
— Против вас?
— Ну, раз я пошел на преступление ради вас.
— «Ради» меня? — снова, будто эхо, отозвалась она.
— Чтобы мы смогли пожениться.
— Пожениться? Мы? — Джин в немом ужасе глядела на него.
— То, что мы на самом деле не сделаем этого, не сможем сделать, ничего не значит: единственное, что имеет значение, — то, что теперь это нам доступно. — Его мрачное красноречие на сей раз изменило ему, но Тони все же удалось выразить свою мысль до конца. — Так я сумею спасти… всех, кого хочу спасти.
Джин громко застонала.
— Вы хотите спасти — ее?
— Я не хочу отдавать ее в руки стражей порядка. Вы меня не понимаете?
— Я? — Девушка оглянулась вокруг, будто в поисках формулировки помягче. — Я бы отдала ее псам на растерзание! Я бы сожгла ее живьем! — Слепая злоба вытеснила в ней все иные чувства; яростное пламя в глазах осушило слезы. — Вы считаете, что она не должна пострадать?
— А вы предпочли бы, чтобы она расплатилась за все сполна?
Она вся пылала от праведного гнева.
— Какие муки могут искупить такое? Я готова разорвать ее на части. Именно это она хотела сделать со мной!
Тони спокойно согласился.
— Да, именно это она хотела с вами сделать.
Но гнев Джин уже перекинулся на него.
— И вы — вы станете покрывать злодеяние?..
Тони задумался на мгновение.
— Жизнь будет для нее страшнее смерти.
— Но как можно позволить жить дальше такому чудовищу — после того, что она сделала прямо у меня на глазах? — Джин помолчала, оценивая внушительный объем доказательств преступления, и потом горячо добавила: — А мистер Видал — ее жених! Он подтвердит все, что знает, — все, что видел!
Тони упрямо покачал головой.
— А, мистер Видал!
— Она пыталась выставить чудовищем меня! — проревела Джин.
Тони поглядел на нее так странно, что она замолчала.
— На какое-то мгновение она заставила допустить…
Она перебила его.
— Что я виновата?
— Я был без ума от горя — а вас не было рядом. — С приглушенным стоном она вновь опустилась на софу и закрыла лицо руками. — Я все вам расскажу… все расскажу, — сказал он. — Он ничего не знает, ничего не видел и ничего подтвердить не сможет. Он увезет ее отсюда.