Другой путь. Трилогия
Шрифт:
– Вот и я не слышал. Мамалыга какаято жидкая должна получиться. Бееее…
– И что ты?
– Купил его хозяев – «Траут энд Партнерз», они, кстати, местные – из Олд Гринвича. И теперь эти парни работают на меня. В планах – выстроить самую большую консалтинговую сеть на Восточном побережье. Милтон из юридического там сейчас рулит. Бьется с бывшим хозяином – Джеком Траутом. Этот дядька выпустил пару книжонок и теперь считается говорящей иконой бизнеса. Хотя собственных достижений не очень много. Но все равно это будет получше какогото неизвестного науке кукурузного сиропа.
Последнюю его фразу услышала Марта, стоявшая перед раскрывшимися дверями лифта.
– Из кукурузного сиропа производят конфеты, прохладительные напитки. Бывший
– Век живи, век учись, – наставительно заметил Фролов. – Как экскурсия?
– У твоей знакомой, Зак, очень странный выговор. Она из лужичан? Или из австрийцев?
– Даже не из Намибии, Марта! Не поверишь – она русская. Из Советского Союза. Из России.
Марта оглянулась и внимательно посмотрела кудато вглубь паркинга.
– Серьезно? Видела я русских в НьюЙорке. Угрюмые они. Анна не такая.
– Она из новых русских, – сообщил я, вспомнив серегины байки о красных клубных пиджаках.
– Есть и такие? – спросила Марта.
– Пока еще немного, но уже появляются.
При моем появлении в обществе Фролова, охранник Фил побледнел и постарался сделать вид, что оченьочень сильно занят разговором с мойщиком окон.
Из второго лифта вышел Алекс и присоединился к нам. Он стал настоящей серегиной тенью, иногда незаметной и почти бесплотной, но чаще всего – вполне себе материальной и внушительной. Он показал негру какойто знак и тот сник окончательно. Мне даже стало жалко этого человека. Ведь он на самом деле думал, что его работа важна и комуто нужна. Вместо того, чтобы крутить гайки на местном заводе Форда, он целый день слоняется по холлу здания и мешает людям работать своими идиотскими придирками. Вроде чтото охраняет. Думаю, он в большей степени предназначен для отпугивания неадекватных психов, чем для реальных злоумышленников. Но онто думает как раз наоборот! Что именно на нем лежит последний рубеж обороны здания. Что зарплата, которая ему платится, очень мала по сравнению с той невообразимой важностью, что выделяет его функции из обязанностей сонма других столь же «бесценных» работников. Мухтар черномазый!
От этой мысли мне стало смешно и я решил не быть таким кровожадным, каким себе представил меня этот в общемто несчастный человек. Пусть думает, что комуто нужно его присутствие на первом этаже фроловского здания.
Мы попрощались с Мартой и длинной кавалькадой в четыре машины – Я с Томом, Боб с Анькой, Серый с Алексом и в последней, видимо, сидела еще пара парней из хозяйства Вязовски – поехали за реку. В Индиану. И это было необычно. Там я еще и не бывал толком.
Еще через полчаса мы выехали за Ланесвилл и вскоре свернули с дороги, ведущей к Корайдону, в поля. Попетляв немного по грунтовке, въехали на какуюто ферму. Очень похожую на ту, которой владел Батт. Двухэтажный коттедж, пара сараев, лохматый пес во дворе. Ничего похожего на обитель одного из богатейших людей на свете, по единственному чиху которого может запросто рухнуть какаянибудь афинская биржа. Наверное, Серый решил Нюрку не пугать сразу масштабами своего грехопадения.
Том и Боб сразу поехали обратно – в Луисвилл, в отель. И должны были вернуться только на следующий день.
Стрельцова как наряженная кукла топталась посреди двора, в том месте, где ее высадил Боб. У ног стоял небольшой саквояж, прихваченный еще в Вене. И выглядела она в этом краю табака, лошадей и кукурузы сущей нелепицей, инопланетянкой.
– Ну здравствуй, Анька.
Серега оказался у нее за спиной и произнес слова на русском.
– Проходи в дом, буду угощать тебя холостяцкими разносолами.
Обещанный пир вылился в поедание полуфабрикатов. Которыми были забиты два огромных холодильника. Наверное, Серый к осаде готовился: котлеты, наггетсы, консервы, десяток сортов рыбы, пятнадцать бутылок лимонада и минералки, забитое лимонами овощное отделение – все сугубо полезное, утилитарное, без малейшего намека на поварские изыски. Вино хранилось в специальном погребке –
Потом мы пили чай. С какимито крендельками и плюшками из картонных коробок. Анька пыталась суетиться, показать, какая замечательная она хозяйка, но сумрачный Алекс пресекал все ее попытки быть полезной. Сам сервировал стол, сам разливал кипяток по чашкам, сам гремел нВ раковине посудой.
Некоторое время наблюдалась какаято скованность, словно в одном помещении оказались плохознакомые люди, и единственное, чем они интересуются – виды на погоду и урожай озимых в Орловской области.
Потом Анька сказала:
– Ребят, а Глибина помните? Ваську? Ну он еще со шпаной водился?
Не знаю как Серый, а я помнил этого упыря всегда. За тот краткий миг своей беспомощности, когда меня собирались «поучить», а я ничего не мог сделать – не хватало ни сил, ни духа. Это было одно из самых кошмарных воспоминаний из юности: ватные ноги, осипший голос и мерзкий страх, которого так много, что, кажется, меня самого в тот миг уже и не осталось. Странное чувство – будто вотвот все кончится, но оно продолжаетсяпродолжаетсяпродолжается. Как фильм ужасов. Ну дали бы пару раз по морде, поиздевались – не смертельно. Но почемуто так страшно! Я тогда признался отцу, вечером, когда мать нашептала ему, что вернулся я в рваной одежде, украшенный здоровенным фингалом на скуле, но вроде как победителем. Отец спросил, как было дело, и я рассказал все без утайки: о глупой курице, злом уркагане, ушедшем в армию, о его баламутебрате, о своем страхе и о чудесном появлении Фролова на пустыре. О том, как шел он к скамейке и глаза его были оловянными, какие бывают у папиных пациентов, уверенных в том, что держат их в дурке напрасно. Как шел Серый меня спасать, и бил этих гопников, не разбирая способов и средств. Я ведь видел. По крайней мере, начало. И все ему было до фонаря. Потому что перед ним стояла цель и он знал, как ее достичь. В тот миг он показался мне едва ли не страшнее упыряГлибина.
Отец недолго помолчал, осмысливая, и сказал, что самое главное – извлечь из ситуации уроки. Если Серый без раздумий вступился за меня, то, стало быть, у меня появился друг. И еще сказал, что самый главный урок в случившемся другой.
– Боли нет, – заявил мне отец. – Ее вообще нет.
Он вынул изо рта сигарету и не спеша затушил ее о свою мягкую, докторскую ладонь. Не поморщившись, не изменившись глазами, так, словно положил в руку шелуху от семечек.
– Это не феномен. Ожидание боли всегда страшнее самой боли. Боль можно перетерпеть, ее ожидание – нет. Если решил чтото делать – делай, не ожидая боли, не сожалея заранее о случившемся. И тогда ее не будет. Твой друг это знает и поэтому делает то, что считает нужным. И это тот способ, которым положено жить мужчине.
Потом, много позже, я, конечно, повторил то, что сделал тогда отец – отобрал бычок у Луиджи и воткнул его в руку. Действительно – вполне терпимо. И даже волдырь оказался какимто игрушечным и быстро сошел.
Это воспоминание пронеслось в памяти мгновенно.
– И что там с Глибиным? – спросил Серый.
– Вернулся он из армии весной. Без левой руки. Вернее – без кисти. Протез такой черный носит. И еще ему дали Героя, – в голосе Нюрки слышались нотки искреннего восхищения. – Только злой он пришел. И тебя, Фролов, искал. У всех выспрашивал и, помоему, даже в Монголию поехал.
Она задумчиво посмотрела на Серого, будто только что его увидела:
– А тебя ведь там и не было никогда, да?
Серега усмехнулся, и всетаки поставил на стол бутылку калифорнийского вина Opus One.
Алекс без слов принес нужную посуду, но сам не сел с нами, сказав:
– У вас сейчас лириканостальгия начнется, пойду я лучше посмотрю как там «Атланта Хоукс» разделается с «Вашингтон буллетс». Не «Селтикс» с «Лейкерс», конечно, но зато на арене весь вечер два коротышки: Тайрон Богс против Энтони Вэбба. Должно быть занятно.