Другой
Шрифт:
— Тур Хеер дал, — ответил белорус. — Столько ударов, и только два карандашика. Ненавижу, когда сходят, лучше б совсем не клевали… Ладушки, на сегодня все.
Игорь бросил еще раз, не спеша подвел; возле берега кончик спиннинга дернулся; белорус посмотрел на меня, улыбнулся, отрицательно покачал головой: — Нет Глеб, не смотри так, не в этот раз…
Вертушка показалась над водой, на крючке трепыхалась ракушка.
Сергей поднял одну из щук, покачал, определяя вес:
— Ладно
— Что хочешь делать? — спросил Игорь.
— Почищу.
— Не чисть, кишки вытащи и все; мы ее коптить будем.
— Как, у нас ничего нет?
— Что-нибудь придумаем, люди мы смекалистые, головастые, и коптилку я видел у Анатолия.
— Тогда, точно придумаем, — говорю.
Игорь отцепил блесну, бросил в чемодан, намотал на катушку мононить:
— Серега, ты заканчивай тогда, а мы с Глебом дров принесем, да Глеб?
— Как скажете, — говорю.
Пока я рубил дрова, Игорь принес маленький железный ящик. Та самая коптилка, про которую говорил. Я потряс ее в руках, вздохнул, пожаловался:
— Все-таки жалко, что все так легко… Романтики нет, трудностей…
— Каких тебе еще трудностей надо? — спросил Сергей.
— Готовим на газе, коптим в коптилках, спим в палатках — не то. Мне не хватает дикости, чего-то такого, настоящего… Чтобы, как Робинзон: без фонариков, без ложек…
— Без сигарет, без водки, — добавил Сергей.
— У Робинзона была водка, — сказал Игорь, — и табак он выращивал.
— Да, но он голодал, — настаивал я, — каждый день боролся за жизнь. Только он, остров, холод и отчаяние…
— Ты так хочешь? — спросил Сергей. — Чего не спишь на улице? Главное, жрет за троих, хруст такой: разговаривать невозможно, глотать не успевает, изо рта валится, пальцы в жиру, лицо в соусе, на живот суп отрыгивает, еще и бубнит: "Слишком сытно… Хочется чтоб потруднее…"
— Сплю в палатке, потому, что она есть. Но лучше, чтобы ее не было! Если бы я мог так легко отказаться от комфорта, то спал бы в подъезде или на скамейке во дворе, а не в квартире. И не ездил бы ни на какие озера, ощущений, хватало бы и в городе.
— Давай, мы тебя на остров какой-нибудь выкинем, — сказал Сергей. — Тут полно островов. Поживешь там, поробинзонишь. Мы тебя потом заберем… зимой.
— Вы давно не читали Робинзона, — сказал Игорь. — Робинзон — самое яркое разочарованнее детства.
— Чего так? — спрашиваю.
— Нет там никакой борьбы за жизнь, никаких особых трудностей: ни голода, ни холода, ничего… Все твои детские воспоминания о нем — ложны. Робинзон — история жирения, накопления, и алчности. Да и… Робинзон — не то имя; он должен быть Гансом или Фридрихом. Думаю, этот рассказ написал ростовщик Гюнтер Штейн под псевдонимом "Дефо".
— Наверное, мы читали разных Робинзонов, — говорю. — Мой хороший был, не жадный, не…
— Это не совсем жадность — бюргернизм — зов крови.
Как, истый немец, Робинзон не мог остаться нищим, и перед крушением выгодно вложился в Южно-Американские плантации. По возвращении, через двадцать восемь лет, его состояние удесятерилось. На острове праотец Плюшкина не терял ни секунды. С первого дня: приобретал, копил, расширялся. Девять суток обирал севший на мель корабль.
Писатель оставил в живых только одного члена экипажа, — чтобы вместе с ним насладиться богатством судна и дарами острова.
— Ты что, недавно читал? — спрашиваю.
Игорь ухмыльнулся, поднял вверх указательный палец, концентрируя внимание слушателей, продолжил:
— Девять дней Робинзон перевозил: порох, ружья, еду, ром, слесарные инструменты, паруса, канаты, металлические листы, и… так увлекся, перетащил бы весь корабль, но опомнился, ведь есть и другие способы обогатиться. Гюнтер Штейн, передумал сажать на рифы еще две каравеллы с золотом и софитами, — это слишком просто. Каждый немецкий мальчик должен знать: только труд, упорство и молитва есть добродетель, что на склоне лет воздаст сторицей: насытит тело, и успокоит душу.
Ежегодно Робинзон увеличивал посевы зерна, расширял загоны для скота, упорно отгораживая забором свое экономическое чудо. Бушели с мукой, корзины с сушеным виноградом, горой возвышались над островом. Не хватало рабочих рук. Во избежание кризиса Штейн послал Робинзону Пятницу; работа пошла быстрее. Возникла новая беда — переизбыток товаров. Штейн послал на остров несколько нахлебников, но это не решило проблемы. И вообще, почему это немцы должны всех кормить? Гюнтер Штейн понял — это тупик, и вывез Робинзона на материк, там можно развернуться. Несовершенство, по сути: крах, первой экономической модели Штейна, родили аксиому, — основное правило торговли: "Война — двигатель экономики!"
В следующей книге, Штейн хотел вернуть Робинзона на остров и начать войну с дикарями. Войну за правильную религию, новые земли, новые бушели, и…
— Понесло, — оборвал Сергей. — Ты книжку хоть читал?
— А чем она кончается? — спрашиваю. — Он, правда, стал богатым?
— Стал богатым и на него напали волки, и он убил триста волков сразу, а пятница убил медведя, а еще, до острова, плыл по морю, из леса выскочили два леопарда и поплыли к нему, чтобы съесть. Рыбаки знают: в море, страшнее леопарда, только волки.