Друид
Шрифт:
Сантониг вновь заговорил, сообщая собравшимся, что нужно принести жертву богам. За каждого из нас, кто хотел выжить, следовало принести в жертву богу войны Катуриксу одного человека. Да, судя по всему, сегодня прольется немало крови. Все сосредоточенно наблюдали за происходившим на священной поляне. Похоже, друид чего-то ждал. Он все так же стоял с поднятыми к черному небу руками. Только его тело странным образом изогнулось, а из груди торчал какой-то длинный тонкий предмет. Друид медленно повернулся, и все мы с ужасом осознали, что этим длинным тонким предметом было копье, пронзившее нашего жреца насквозь. Неужели боги решили покарать его? Друид запрокинул голову и начал крутиться вокруг собственной оси. Его поразило деревянное копье. Боги не пользуются таким земным оружием. Это были германцы!
Вдруг весь лес задрожал и наполнился леденящими душу дикими криками. Со всех сторон в нас полетели стрелы, копья и дротики. Послышался звон тысяч мечей, которыми воины ударяли о деревянные щиты. Ариовист! Уже в следующее мгновение мы оказались окруженными со всех сторон германцами, сидевшими на своих невысоких лохматых лошадях. Воины Ариовиста были повсюду! Мы сбились в кучу, словно стадо овец, согнанных пастухами, а нападавшие всадники метали в нас копья и стреляли из луков. Через несколько мгновений оцепенение прошло, и оставшиеся в живых попытались спастись бегством. Но преследователи
Происходившее напомнило мне ливень, который внезапно начинается, а через некоторое время так же неожиданно заканчивается. Прилагая невероятные усилия, я выпрямил затекшую правую руку и попытался выбраться из грязи, опираясь на обе ладони. Казалось, что мокрая глинистая почва хочет поглотить мои колени и руки. Когда мне кое-как удалось приподняться, тело дядюшки Кельтилла скатилось с моей спины. Он лежал на земле лицом вверх и смотрел на меня остекленевшими, широко открытыми глазами. Одним ударом меча ему нанесли смертельную рану, распоров грудь и живот. В правой руке Кельтилл держал за рыжие волосы отрубленную голову германского воина.
Немного дальше, рядом с каменным возвышением на священной поляне, я заметил тела друидов. Их белоснежные тоги были пропитаны кровью. Ни один из них не остался в живых. Вдруг послышался сдавленный женский крик. Ванда? С трудом встав на ноги, я заметил на краю поляны германского всадника, пытавшегося вытащить из кустарника за волосы женщину. Я не ошибся, это в самом деле была Ванда.
— Ванда! — закричал я.
Не знаю, почему я так поступил. Вряд ли можно было в то мгновение сделать что-нибудь глупее. Только сумасшедший, не способный трезво оценить ситуацию, решился бы на такое. Воин отпустил Ванду и повернул коня. Теперь-то он наверняка меня заметил. Всадник натянул узду и не торопясь достал из ножен меч. Его гнедой конь нервно перебирал ногами, но не двигался с места. Сейчас германец вдавит ему в бока пятки и ринется на меня. Я знал, что он не успокоится до тех пор, пока не увидит мой труп, лежащий на земле в луже крови. Этот воин, так же как и его соотечественники, обмазал верхнюю часть туловища и лицо чем-то черным. Длинные светлые волосы, больше напоминавшие гриву льва, доходили до широких мускулистых плеч и придавали всаднику вид какого-то дикого животного, готового сразиться с любым противником. Подняв вверх правую руку, воин описал в воздухе несколько кругов острием железного меча и издал боевой клич. Если этот германец мог позволить себе иметь оружие из железа, значит, он был не простым воином. Я тут же достал свой кинжал. Наверное, в тот момент я выглядел довольно нелепо, ведь до сих пор мне приходилось пользоваться этим кинжалом только во время еды, когда я разрезал зажаренное на вертеле свиное мясо. Германец запрокинул голову, и послышался его смех, похожий на отдаленные раскаты грома. Мне крайне неприятно в этом сознаваться, но в то же самое мгновение мой мочевой пузырь опорожнился. Чувствуя, как по ногам стекает теплая жидкость, я попытался свободной рукой выхватить из-за пояса жертвенный нож, преподнесенный мне друидом во время обряда на священной поляне. Однако ужас настолько сковал все мускулы моего тела, что я лишь с трудом смог нащупать рукоятку, но мне никак не удавалось достать его. Смех германца и его грозный вид повергли меня в ужас, руки и ноги отказывались служить. Оставалось только удивляться, как я не потерял равновесие.
Германский воин с насмешкой смотрел на меня и раззадоривал своего коня — удерживая его на одном месте и в то же время сильно сдавливая его бока ногами, он давал животному понять, что в любое мгновение надо быть готовым броситься на меня. Наконец мне удалось вынуть из-за пояса полученный от друида нож. Я стоял на одном месте и раскачивался из стороны в сторону, словно пьяный, который вот-вот потеряет равновесие и упадет в грязь. В тот момент опасность поранить себя во время падения своим собственным оружием была гораздо больше, чем опасность быть убитым германцем. Он вновь запрокинул голову, что-то проорал, глядя вверх, на кроны деревьев, и поднял меч, готовясь ринуться в бой, который вряд ли мог быть очень продолжительным. Возможно, германский воин обращался к своим богам и просил у них милости, собираясь принести мою жизнь им в жертву. Должен признаться, что гораздо большее удовольствие мне бы сейчас доставил разговор с ним об умении представителей германских племен ловить рыбу. Я бы многое отдал за то, чтобы это была беседа двух людей, не испытывающих ненависти друг к другу. Однако этот колосс, похоже, был настроен не так дружелюбно, как я. На коне, казавшемся слишком маленьким под седлом великана-хозяина, германец направлялся через поляну прямо ко мне. На что я мог надеяться? Стоя на месте, я молил богов, чтобы конь не выдержал веса воина и рухнул на землю. Однако этого не произошло. Животное, громко заржав, выставило прямо перед собой оба передних копыта. И тут я заметил Люсию, стоявшую между мной и всадником. Она, глухо рыча, припала к земле и имела в тот момент такой угрожающий вид, словно была молосской боевой собакой. На самом деле такое поведение Люсии меня несколько удивило, ведь собаки обычно нападают на лошадей сзади, пытаясь ухватить их за лодыжки или вцепиться зубами в живот. Люсия залаяла. Из ее пасти капала слюна, а шерсть на загривке вздыбилась. Моя собака чем-то напоминала настоящего кельта, волосы которого смочены водой с известью и высушены. Выставленные вперед ноги испуганного коня застряли в мягкой, влажной земле. Выброшенный из седла германский всадник перелетел через шею своего коня и ударил меня головой в грудь, словно выпущенный из катапульты камень. Я рухнул на землю и подумал, что мне конец. Моя голова оказалась в луже, и я даже успел порадоваться, что не ударился затылком о какой-нибудь камень. Я отчаянно пытался сделать хотя бы несколько вдохов. Придавивший меня воин был настолько огромным, что наверняка весил как два кельта вместе взятые. В надежде оказать хоть какое-то сопротивление я попробовал освободить из-под его тела руки, стараясь не выпустить при этом рукоятки обоих кинжалов. Однако мои усилия оказались напрасными. Я извивался всем телом, но не мог освободиться. Великан не двигался. Почему он до сих пор не перерезал мне горло?
Германец в самом деле не шевелился. Его голова оказалась у меня на груди, а шея была вывернута неестественным образом. Наверное, любому увидевшему эту картину он показался бы верным другом, который надеется услышать биение сердца в груди своего товарища.
Где-то рядом я слышал громкий лай Люсии, с каждым мгновением становившийся все агрессивнее. Такое поведение моей любимицы могло означать только одно — опасность миновала. Тут по телу великана пробежала дрожь, и он приподнял голову. Широко раскрытыми, полными боли глазами он смотрел на меня, а его засаленные светлые волосы прикасались к моей груди и подбородку. Щеки германского воина глубоко впали. Этот народ судьба тоже не пощадила — голод гнал их с севера на юг. Германец мучительно медленно открыл рот, и поток зловонной рвоты вылился мне на грудь и шею. Затем черты его лица смягчились. Мне даже показалось, что он не испытывал ко мне ненависти, а хотел в последние мгновения жизни простить меня. Совершенно беззвучно германский воин скатился с меня и остался лежать на спине в грязи. Его пустой взгляд был устремлен вверх — к черному небу и кронам деревьев. Нет, сейчас боги на нас не смотрели. Их не было рядом. Наверняка все они были заняты более важными делами… Из груди мертвого германца торчали оба моих кинжала.
Я встал рядом с мертвым на колени, боясь хоть на мгновение оторвать от него взгляд. Должен признаться, я никогда в жизни не видел таких огромных людей. Его бедра казались невероятно узкими на фоне широченных плеч и мускулистой груди. Вряд ли какой-нибудь римский офицер мог бы сравниться с ним, даже надев свой боевой панцирь. Воин был одет в штаны из оленьей кожи, которые едва доходили до колен. Похоже, их сшили из множества небольших кусков выделанной шкуры. На широком ремне вместо пряжки красовался большой бронзовый крючок, на боку в ножнах висел нож с рукояткой из куска оленьих рогов. Обуви на ступнях не было. Я взял его левую руку за запястье и попытался нащупать пульс, как учил меня друид Сантониг. Рука была такой огромной и мускулистой, что мне показалось, будто она вылита из одного большого куска железа. На кисти не хватало мизинца — наверное, воин лишился пальца во время одной из битв или пьяных драк. Нащупать пульс мне так и не удалось. Германец был мертв. Он уже отправился в мир иной, к своим предкам. Осторожным жестом я откинул с его лица пряди волос. В это мгновение поверженный воин напоминал мне дикого, свободолюбивого хищного зверя. Его губы были немного приоткрыты, словно он чему-то удивился. Передние зубы ему, вероятно, выбили враги или разъяренные соплеменники, с которыми он что-то не поделил. Собрав его длинные волосы в пучок, я отрезал их несколькими ловкими движениями своего кинжала и закрепил у себя на поясе.
— Почему ты не отрубишь ему голову?
Из леса на поляну выехал мой друг Базилус. Он сидел на гнедом коне одного из поверженных им германцев и держал в руках повод второй лошади — вороной кобылы. Уж не знаю, как ему это удавалось, но с самого детства Базилус всегда оказывался рядом со мной в трудную минуту и выручал, если мне приходилось туго.
— Я принес его в жертву богам, — ответил я спокойно. Базилус тут же увидел нож для жертвоприношений, торчавший из груди великана-германца, и кивнул мне в ответ. Кельту стоит немалых усилий заставить себя не отрубать голову своему врагу, поверженному в поединке. Ведь именно в голове человека его дух и сила, а мы, кельты, считаем, что нет ничего более благородного, чем забрать с собой дух и силу неприятеля. Так уж повелось, что мы храним отрубленные во время сражений головы врагов в своих жилищах, показываем их своим гостям и хвастаемся перед ними огромными суммами, которые нам предлагали за тот или иной трофей. Если гость хочет сделать кельту комплимент, то предлагает принимающему его в своем доме хозяину оружие из железа, красивых рабынь или скот за отрубленные головы, увиденные в жилище, и старается сделать при этом как можно более щедрое предложение. С одной лишь целью — чтобы хозяин дома мог с благодарностью отказаться и поведать своим новым гостям о своей стойкости и о невероятных богатствах, предложенных ему за одну отрубленную голову врага. Чем больше была предложенная цена, тем почетнее считалось решение хозяина не продавать свой трофей.
— Возьми эту лошадь, Корисиос, и отправляйся на юг. Увидимся с тобой у моря. Я вовсе не прочь повесить на свое седло еще несколько голов.
— Я бы посоветовал тебе, Базилус, отправиться в оппидум тигуринов и предупредить об опасности вождя Дивикона.
— Какое мне дело до старика Дивикона? Я воин и хочу драться!
Внезапно послышались голоса. Базилус дал мне знак спрятаться в кустах, а сам осторожно намотал поводья второй лошади на толстый сухой сук. В те мгновения я не мог поверить, что мне улыбнулась удача. Вдруг все цветные осколки стали на свои места и превратились в нечто похожее на римскую мозаику — единое целое, сложенное из отдельных маленьких частей. Друиды, говорившие о кельте с собакой, у которой шерсть покрыта пятнами трех цветов. Нож для жертвоприношений, переданный мне как избранному. Я почти убедил себя, что все сказанное нашими жрецами вполне могло оказаться правдой, хоть и представлялось мне поначалу невероятным. Что касается суеверий и предсказаний, то мы, кельты, ничем не отличаемся от римлян. Любой из моих соплеменников постоянно пытается увидеть какие-нибудь знаки, предвещающие благоприятные или неблагоприятные события. Внимательно всматриваясь в небо, мы следим за полетом птиц в надежде заметить нечто необычное, а затем прилагаем все усилия, чтобы так или иначе истолковать увиденное. Если под кустом мочится собака или в загородке кричит петух, то мы вполне можем воспринять это как знак богов, предвещающий хороший или плохой урожай.
Базилус развернул своего коня и направился к противоположному краю поляны. Лишь сейчас я заметил, что на его лице застыла гримаса боли. Между ребер, прямо в боку, у него торчало сломанное древко германского копья.
— Ни в коем случае не пытайся вытащить обломок, Базилус! Пусть он будет в теле до тех пор, пока ты не доберешься до ближайшего оппидума, — прошептал я. — Иначе вся кровь вытечет из тебя, словно вино из расколовшейся бочки. Чтобы прямо здесь вытащить острие и этот кусок древка, мне необходим огонь, котел и горячая вода, а также чистые льняные простыни. Однако ты должен будешь три дня лежать на одном месте и не вставать…