Дружелюбные
Шрифт:
– Добрался, значит, – добродушно сказал он. – Я и забыл, что у тебя нет машины. Ну, как больная?
– Вполне, спасибо! – сказала Селия. – Боль под контролем.
– Еще бы – такими темпами накачиваться морфином. Она вообще не понимает, что происходит. Ей дали устройство с кнопкой, которую можно нажимать. Каждые шесть минут. Судя по тому, что я вижу, она постоянно им пользуется. Если его не заберут, она везунчик.
– Как я, доктор? – спросила Селия.
– Я не твой доктор, – отрезал Хилари.
– Я хотела сказать «Хилари», – парировала Селия. – Я прекрасно знаю, кто ты. Достаточно прожила за тобой замужем.
– И вправду, – буркнул Хилари. – Лео больше не хочет слышать подобной чуши.
– Вообще-то, –
– Да, дорогуша? – отозвался Хилари.
Лео ни разу прежде не приходилось слышать от отца этого слова; так звали друг друга герои комедийного телешоу, нелепые пожилые женщины и мужчины; даже при собственных пациентах Хилари никогда не опустился бы до подобных выражений. Единственный раз, когда отец употребил что-то в этом роде, – однажды, вернувшись после приемного дня, он отмахнулся от расспросов: да, одни старушки со своими пустяками. Но теперь он назвал «дорогушей» его мать, и это прозвучало дико.
– И все потому, что она не хочет быть повнимательней и падает кверху сиськами.
– Так она упала? – спросил Лео.
– Я не падала! – запротестовала Селия. – Нет-нет.
– Ну вот, начинается, – сказал Хилари.
– Я упала оттого, что меня толкнули. Не хочу говорить кто, потому что у него могут быть большие неприятности.
– Меня вообще не было дома, когда это случилось! – возмутился Хилари.
– Как бы то ни было… – сказала Селия с приличествующими случаю нотками триумфа. – Как бы то ни было, в доме происходили вещи, которые к этому привели. Относись к этому как к части своих изысканий. Подумать только – я могла выйти замуж за кого угодно. За Алистера Кэрона. Школьный друг моего брата, очень я ему нравилась. Банкир в Сити. Не надо пилить кости и совать пальцы в задницу, чтобы заработать на хлеб. Ну, или если уж говорить о врачах, был Леонард Шоу…
– О, бога ради! – взмолился Хилари. – Не начинай опять про Леонарда Шоу. Конца-краю нет.
– …Он был милый, милый и славный, и мы встречались – с ним, да, и у него был друг, ужасный, жалкий друг, и однажды Леонарду Шоу надо было уехать за границу… в Париж, Рим или Брюссель, я забыла. И когда он уезжал, он попросил за своего жалкого друга Хилари: мол, тот никого в Лондоне не знает, торчит один как перст, может, я как-нибудь пошлю ему записку и позову в кино?
– Могу сказать, – заявил Хилари, – что все было совсем не так. Но пусть говорит морфин.
– Шел фильм «Король и я», – сказала Селия. – Как раз только что вышел. Тоже можешь добавить к своим изысканиям. Но ужасный жалкий друг Леонарда Шоу сказал, что хочет посмотреть то кино, ну, с пальбой и убийствами… про «гангстеров» и голову мертвой лошади на кровати, и….
Селия внезапно сглотнула и всплакнула – в равной степени от боли и при воспоминании о несчастной лошади. Пальцы ее судорожно сжались; много дней некому было накрасить ей ногти ее излюбленным бордовым. Она резко принялась жать на кнопку, и скоро гримаса боли сошла с ее лица.
– Видишь, это все дурман, – сказал Хилари, крайне довольный тем, что смог доказать свою правоту. – Ты, наверное, догадался по путанице с датами. Ты ведь был достаточно взрослый, чтобы помнить, когда вышел «Крестный отец», так?
– Вот и я удивился, – ответил Лео.
Лавинии все порядком надоели – и Соня, жиличка, и Перла, уборщица, и ее многочисленные так называемые сыновья и дочери, чьи имена она даже не пыталась запомнить. Перлу пришлось нанять из-за бардака, учиняемого Соней, а все, что платила Соня, уходило на то, чтобы помочь Перле, которая приходила дважды в неделю, в понедельник и пятницу, – или вместо нее являлся так называемый сын. Очень скоро деньги понадобятся самой Лавинии, чтобы поправить
Квартира в Парсонс-Грин принадлежала Лавинии. Вначале ей понравился слегка потрепанный балкон, который располагался вдоль гостиной в форме буквы «L», и показалось надежным то, что предыдущая владелица жила здесь двадцать лет; а мраморная отделка и прочие особенности и вовсе делали квартиру отличной покупкой: другие бы не заметили, а я – пожалуйста. Среди открывавшихся возможностей (а Лавиния всегда гордилась умением отыскивать возможности в людях, местах и вот в квартирах) было обязательное наличие как минимум одной свободной спальни. Это обещало доход как минимум шестьсот фунтов в год, и каждый съемщик – она помнит, как продумала это с самого начала, – сможет платить ей на счет кредитной карты, так что никто не отследит платежей. Что казалось ей разумным.
Благодаря Хью сразу нашлась Соня. Они жили вместе, когда учились в театральной школе. По словам брата, она была совершенно беспроблемной: тихой и доброй – сущий ангел. Оказалось, все относительно. Если среди таких же будущих актеров ее недостатки и не казались чем-то из ряда вон, то, поселившись с менеджером благотворительной организации со слегка скучной (Лавиния сама признавала это) рутиной, Соня повела себя как истинная драматическая актриса: постоянные заламывания рук, слезы, шум, отсутствие какого-либо распорядка дня и бесконечные требования в признаниях в любви, денно и нощно. (По ее словам, породил эту нужду бразильский юрист Марсело, который подло с ней обошелся.) А еще она обладала неистощимым запасом постоянно меняющихся историй о том, как ее бабушка прибыла с Ямайки вместе с тысячами других уроженцев Вест-Индии на круизном лайнере «Виндраш». И свела на нет все усилия Лавинии с Перлой и ее сыном.
Лавиния четко поставила условие: Перла ни при каких обстоятельствах не должна приводить в квартиру сына и перепоручать ему уборку. Ей вообще не верилось, что это сын Перлы: выглядел он максимум лет на десять моложе. Она не знала, сколько это продолжалось. Как-то в обед у нее выдалось свободное время; в пятницу, когда должна была прийти Перла, Лавиния явилась домой без предупреждения и застала там луноликого юношу лет двадцати с небольшим, который, вздыхая, гладил белье у нее на кухне. Она спросила, кто он такой. Он ответил: «Сын Перлы». А где она сама? А ее нет. Он нервно захихикал. Перла сейчас работает на миссис Путни. (Это то, что удалось разобрать Лавинии: фамилию Путни пришлось расшифровывать.) Лицо молодого человека, хранившее отпечаток долгой борьбы с акне, выражало беспокойство, взгляд был заискивающим; он попытался продолжать глажку, но Лавиния велела ему уйти. Она изрядно потрудилась, чтобы он понял, чего от него хотят. Юноша не знал телефонного номера «миссис Путни»; позже Лавиния предположила, что это не фамилия некоей леди, а адрес Перлы.
В понедельник она дождалась Перлу и, когда та явилась, сказала, что наняла на работу именно ее, так что давать ключ от ее квартиры кому-то другому нельзя. Даже сыну. Лавиния заговорила с Перлой в той самой гостиной в форме буквы «L»; у уборщицы было взволнованное лицо, руки в рукавах тонкого пальто уже умоляюще сложены. Лавиния не смотрела, но знала: снаружи, на улице, стоит мужчина десятью годами моложе Перлы, ковыряет землю носком ботинка, спрятавшись, ждет знака, чтобы подняться и заменить Перлу, пока та пойдет убирать где-нибудь еще. Может, Перла – агент международной сети, которая пристраивает нелегалов, поскольку худо-бедно справляется с собственными документами и английскими глаголами? Главное Лавиния сказала. Она не в состоянии сидеть тут все время, пока приходит Перла, – два раза в неделю ей просто себе не позволить.