Дружественный огонь
Шрифт:
– Можешь ко мне присоединиться. Но с одним условием. Ты, в отличие от своей сестры, не будешь собираться до последней минуты. Ты должна быть готова к двум тридцати. Мы перекусим – и в дорогу. Хочешь, чтобы я те бя разбудил?
– Этого совершенно не нужно, – сказала она с непонятным ей самой огорчением. – Не думаю, что смогу уснуть.
И она медленно стала подниматься по широким и удобным ступеням. Комната, из которой она ушла утром, пахла лизолом, что заставило ее вспомнить о школьном туалете. В ее отсутствие пол был вымыт, душевая сверкала чистотой, а кровать перестелена. Она посмотрела на голубоватую дымку, занавесившую летнее небо. На отдаленном холме две зебры не то дрались, не то совокуплялись, ей было не разобрать. Она подумала о муже. Был ли Амоц и в самом деле автором этого выражения «дружественный огонь», которое на протяжении всей траурной недели не сходило с уст Ирми, пополняясь все новым и новым сарказмом, угнетавшим и
Она оставила закрытыми деревянные ставни, и комната погрузилась в сумрак. Здесь было очень удобна… Но чего-то ей недоставало. И она поняла чего. Большого, в полный рост зеркала, в котором она могла бы разглядеть себя целиком. Маленькое поцарапанное зеркальце, висевшее над мойкой, не могло удовлетворить ее любопытство. Она сбросила кроссовки и одежду. Вспоминая восхищенные взгляды аборигенов, она порадовалась, что в свое время прислушалась к совету Амоца – не бояться кричащих красок в одежде, если покупаешь ее там, где ее произвели. Годами она носила только брюки, убеждая себя, что платья ее полнят. Но здесь… здесь она совершенно свободна и может наплевать на то, как выглядит. Мимолетное прикосновение к одежде напомнило ей об утренней прогулке к слону.
Она вытянулась на постели, не снимая лифчик и брюки. Пролежав так несколько минут, расстегнула бюстгальтер, обнажив груди. Затем все же накинула рубашку Ирми – самую легкую из тех, что обнаружила в его шкафу. Амоц слишком поспешно отказался от возможности улететь вместе с ней.
Ладно. На этот раз она обойдется без его помощи. Кто знает, что может произойти с ней за несколько оставшихся до конца недели дней. Стремление к отрешенности, о которой с таким пылом говорил ее зять, разрушало ту простую и естественную связь, которая всегда была между ними. Она с трудом могла поверить, что здесь, в Африке, он обосновался исключительно из-за озабоченности финансовыми проблемами. Безусловно, его намерения были более радикальными. Перелистывая страница за страницей все три тома по антропологии и геологии, которые она обнаружила в его комнате, Даниэла поняла, что они нужны хозяину не просто с целью получения простейшей информации. Они убедительно свидетельствовали о том, что являются частью чего-то большего, особенно для человека, книжные полки которого в Иерусалиме всегда ломились от книг.
Она поднялась, желая убедиться, что дверь, действительно, закрыта. Если бы тогда она отправилась с Амоцем, чтобы принести ужасные новости, она бы тщательнее выбирала слова и не выпалила бы ничего похожего на «дружественный огонь», выражение, в которое Ирми буквально влюбился, превратив его едва ли не в новую религию. К сожалению, она прибыла в дом своей сестры в Иерусалиме слишком поздно…
Дверь закрыта на задвижку. Несмотря на жару, она взяла одно из шерстяных одеял и нырнула под него. Многие годы она была верна привычке предаваться послеполуденному сну, и старалась не изменять ей даже во время путешествий. Амоц понял это уже за первые недели брака. Понял он и другое – послеполуденный сон, даже легкая дремота резко поднимала планку ее сексуальных желаний, чем он никогда не упускал возможности воспользоваться. Может быть, причиной была мистическая сила послеполуденного солнца? Или это чувство сексуально возбуждения восходило к временам, когда она была не до конца еще развившимся подростком, которого, несмотря на это, окружали шеренги восхищенных одноклассников, замиравших вдоль школьного коридора, а затем сопровождавших ее домой, где мать в ожидании дочери готовила ужин и неодобрительно поглядывала вниз, где те же шеренги подпирали обшарпанный фасад дома.
Как бы то ни было, через много лет после смерти матери, когда юношеские поклонники давно нашли счастье с другими женщинами, она все еще сохраняла уверенность, что послеполуденное пламя, которое Амоц никогда не хотел потерять впустую, даже если оно измерялось короткими минутами в полумраке зашторенной спальни, где в супружеской постели ожидала его не остывающая страсть полумертвой от усталости школьной учительницы, в течение долгого дня воевавшей со своим классом.
Воодушевленный тем фактом, что его ночной набросок был не только не высмеян, но и принят со всей серьезностью, Яари, не воспользовавшись собственным лифтом, по ступенькам поспешил вниз, к выходу. Небо очистилось, и зимнее солнце дружелюбно одаряло людей посильным теплом. Улицы были тихи, так что сейчас Культурный центр, похоже, дожевывал детишек вместе с их родителями. Но могло ли быть так, что ханукальное шоу полакомилось также главным инженером и финансовым директором? Как бы то ни было, офис был закрыт. Запах табака, – вот и все, что осталось.
Он позвонил Морану, но его сверхнавороченный мобильник (кстати, оплаченный фирмой) соглашался только принимать сообщения. Не питая лишних иллюзий, Амоц позвонил на мобильник Эфрати, который – мобильник – был также внесен в список и оплачен из бюджета фирмы, так, не спросясь
«Нет, – нацарапал Яари черным маркером, – не давай ей ничьего телефона. Жильцы Башни Пинскера уже достали меня. Помни, что мы – проектная фирма, а не отдел обслуживания…» И он оставил эту запись на экране компьютера, закрыл офис и отправился домой. Если он не удостоился того, чтобы получить пригласительные билеты для детей, то уж несколько часов сна в двуспальной супружеской, увы, пустой, постели он, безусловно, заслужил.
Итак, мечтая лишь о том, чтобы выспаться, он повел машину по загруженным толпами улицам, удивляясь огромному количеству ребят из ультраортодоксальных школ, которые в этот день были освобождены от необходимости изучения Торы и нуждались в собственном шоу: например, беготне и криках, чем они и занимались с упоением, заполняя отлогие берега реки Яркон, несмотря на холодную погоду одетые совсем легко, и кисти цицит [13] свободно хлопали по ветру даже от легкого бриза.
13
Цицит – в иудаизме сплетенные пучки нитей, которые носят мужчины с тринадцати лет, на углах четырехугольной одежды.
Прежде, чем войти в здание, он смел все листья, принесенные ветром к порогу и завалившие главный вход. Отсутствие привычного идеального порядка квартиры сейчас поразило его, напоминая об отъезде жены, всегда пунктуально аккуратной. Он вернул на место красную свечу, выпавшую из подсвечника, включил верхний свет, подогрел ужин и наскоро проглотил его, после чего разделся и отправился в постель. Было ли это одинокое засыпание без надежды предаться любви достаточным поводом полностью отъединиться от мира?
Он без колебаний отключил телефон. Завтра после полудня Ирмиягу повезет Даниэлу в Дар-эс-Салам, откуда, как он обещал, всего легче дозвониться до Иерусалима. Филиппинцы заботливо следят за здоровьем его отца, армия заполучила Морана, чья теща обещала взять на себя все хлопоты, связанные с детьми, а прекрасный внешний вид Эфрати извиняет все ее промахи. Нофар в любом случае находится вне его контроля, даже если она каким-либо чудом заглянет к нему этим вечером.
Он снял очки, включил обогреватель, забрался в постель и натянул шерстяное одеяло.
Истинное удовольствие – лежать вот так, в непривычной тишине, нарушаемой лишь шуршанием газет рядом с ним. Да, все происходило без любовных объятий, которые он обещал ей, но отсутствие этих объятий может быть мудрым решением. Не исключено, что именно таким и было его отступление… И он подумал, что должен был предупредить Ирмиягу быть экстрабдительным перед лицом ее рассеянности, несобранности и безрассудства, которые с годами проявлялись во все более в непредсказуемой форме.
Он знал, что его зять предпочел бы, чтобы она прилетела в сопровождении мужа. Но решись он на это путешествие, лишь усложнил бы визит необходимостью соблюдать вежливое молчание, в котором можно было разглядеть некую иронию. И дело даже не в том, что повторный визит в Танзанию наносил урон его состоянию, хотя и на самом деле обходился недешево. Но прошло всего тишь три года, как они были там. Он помнил посещение огромного кратера с Шули и Ирми – кратера, переполненного бесчисленными множеством хищных животных и редкими, даже уникальными образцами растительного мира. Что спорить – время от времени он испытывал душевную боль, нечто вроде тоски по умиротворяющему воздействию саванны, ее цветовому коловращению рассветов и закатов… Но к чему бы это привело бы, позволь он отдаться ностальгии, как отразилось бы на его бизнесе, предпочти он руководствоваться чувствами и оставить руководство делами на целую неделю для того только, чтобы сидеть безмолвно между собственной женой и ее зятем. После того, как Ирми обрел свой «дружественный огонь», который он злополучно пустил в обращение в самый тяжелый момент и намертво прилип к нему совершенно безрассудно, Яари понял, что должен заключить с ним добровольное соглашение, поговорив с глазу на глаз и начистоту. Мудрый Готлиб был прав – осиротевшие отцы устроены иначе, чем другие люди. Головы у них другие. Вот и все.