Друзья и возлюбленные
Шрифт:
– Стало быть, вы вернулись в свой старый дом, – заговорил Мэтью.
– Да, – кивнула она. – Все это время ему не везло, последние жильцы съехали на Рождество. Оставался лишь один выход, в том числе и с точки зрения экономии. А чем занимались вы все эти годы?
– А-а, скитался, – ответил он. – Зарабатывал на хлеб. – Для начала ему не терпелось узнать, какого она мнения о нем.
– И похоже, эта жизнь пришлась вам по душе, – заметила она, окинув взглядом его самого вместе с одеждой.
– Да, – согласился он. – Пожалуй, мне повезло больше, чем я заслуживаю.
– Отрадно слышать, – откликнулась Энн.
Он рассмеялся.
– А вы совсем не изменились, – продолжал он. – Только внешне.
– Разве не это важнее всего для женщины? – возразила Энн.
– Да, – подумав, признал он, – полагаю, что так.
Она стала красавицей, в этом не могло быть никаких сомнений.
– Надолго вы в Нью-Йорк? – спросила она.
– Нет, не очень.
– Не вздумайте снова уехать на десять лет, так и не рассказав мне, как жили все это время, – предупредила она. – В детстве мы не ладили, но ему будет спокойнее знать, что мы друзья. Иначе он расстроится.
Она говорила так серьезно, словно ожидала, что в любой момент может открыться дверь и дядя присоединится к ним. Мэтью невольно обвел взглядом комнату. Все в ней осталось прежним – потертый ковер, выцветшие шторы, мягкое кресло Эбнера, его трубка на каминной полке, рядом с вазочкой жгутов для раскуривания.
– Любопытно, – заметил он. – Оказывается, вы не лишены воображения и чувствительности. А я всегда считал вас практичной натурой, в которой нет ни капли сентиментальности.
– Возможно, в те времена мы и не знали друг друга толком.
Маленькая служанка внесла чай.
– А что вы поделывали все это время? – спросил он, придвигая стул к столу.
Она дождалась, когда служанка удалится.
– А-а, скиталась. Зарабатывала на хлеб.
– И похоже, эта жизнь пришлась вам по душе, – с улыбкой повторил он ее давешнюю фразу.
– Теперь
– Да. В жизни ничто не достается даром. Но неужели вы оказались в стесненных обстоятельствах? – спохватился он. – Я думал…
– Не осталось ничего, кроме этого дома.
– Сожалею, я не знал.
– Ох и поросята мы оба! – Она рассмеялась, словно отвечая на его мысли. – Несколько раз я порывалась написать вам. Я ведь сохранила ваш адрес. Нет, просить помощи я не собиралась – мне хотелось добиться победы своими силами, – но порой становилось слишком одиноко.
– Что же вы не написали?
Она задумалась.
– Выводы делать рановато, – снова заговорила она, – но мне кажется, вы изменились. Даже голос стал другим. А в детстве… помните, каким вы были занудой? Мне представлялось, что в ответ вы засыплете меня советами и наставлениями. А я не этого хотела.
– Понимаю, – кивнул он. – Хорошо, что вы справились. Чем же вы занимались? Журналистикой?
– Нет, для этого надо быть очень самоуверенной.
Она открыла бюро, которое всегда принадлежало ей, и протянула ему программку, гвоздем которой была «мисс Энн Кавана, контральто».
– А я и не знал, что у вас есть голос, – удивился Мэтью.
– Вы же сами то и дело жаловались на него, – напомнила она.
– Когда вы болтали без умолку, – поправил он. – Мне досаждало не качество голоса, а его количество.
Она рассмеялась.
– Да, мы не упускали случая повоспитывать друг друга, – признала она.
И они продолжали говорить про Эбнера, его доброту и причуды, про давних друзей. Энн потеряла из виду почти всех. Она училась пению в Брюсселе, потом ее педагог перебрался в Лондон, и она последовала за ним. И лишь совсем недавно вернулась в Нью-Йорк.
Вошла маленькая служанка, чтобы убрать чайную посуду, заявив, что ей послышался звонок. Всем своим видом она намекала, что время визита истекло. Мэтью поднялся, Энн протянула ему руку.
– Я непременно приду на концерт, – пообещал он.
– До него еще неделя.
– О, мне спешить некуда, – отозвался Мэтью. – Днем вы обычно дома?
– Иногда.
Глядя на нее со своего места в партере, он думал, что еще никогда не видел женщины прекраснее. Голос у нее оказался небольшим. Она заранее предупредила, чтобы он не ждал многого.
– Темзу этим голосом не воспламенить, – сказала она. – Хотя поначалу я была бы и не прочь. Но теперь благодарна Богу и за то, что имею.
Голос заслуживал этой благодарности – он был звучным, чистым и нежным.
Мэтью дождался ее после концерта. Будучи в особенно любвеобильном настроении, она милостиво и снисходительно приняла его приглашение на ужин.
В предшествующие дни он навещал ее один или два раза. И твердил себе, что просто обязан уделить ей внимание после стольких лет, в том числе и потому, что она заметно изменилась к лучшему. Но сегодня ей, казалось, доставляло извращенное удовольствие доказывать ему, как много в ней осталось от прежней Энн: ее неприкрытое самомнение, ее поразительное упрямство, ее своеволие, непослушание, неблагоразумие, высокомерие и деспотизм, дух противоречия и явная дерзость, вспыльчивость и острый язык.
Казалось, она предостерегает его. «Видишь? Я ничуть не изменилась, разве что внешне, как ты уже заметил. Я все та же Энн с ее давними недостатками, с изъянами, из-за которых жизнь в этом самом доме стала для тебя мучением. Только теперь мое несовершенство превратилось в шарм. Ты смотришь на солнце – на мое прекрасное лицо, на чудо рук и пальцев. Ты ослеплен. Но это пройдет. А внутри я по-прежнему Энн. Всего лишь Энн».
В такси по дороге домой они поссорились. Он уже забыл, из-за чего, но Энн наговорила резкостей, а поскольку ее лица в полутьме он не видел, то страшно рассердился. А на крыльце она снова рассмеялась, и они пожали друг другу руки на прощание. Но когда Мэтью шел домой по спящим улицам, за его локоть держалась Сильвия.
Как глупы мы, смертные, – особенно мужчины! Рядом с ним была достойная женщина – приятная, понимающая, нежно любящая, стоящая к идеалу так близко, как только может приблизиться женщина! Эта удивительная женщина тщетно ждала его с распростертыми объятиями (разве у него есть причины сомневаться в этом?) – и лишь потому, что природа наконец-то придала выигрышный оттенок коже Энн и округлила ее руки и плечи! Думая об этом, Мэтью злился на себя. Десять лет назад Энн была недалекой девчонкой с грязновато-желтой кожей лица. Но с тех пор, должно быть, переболела тропической лихорадкой, и ее лицо утратило желтизну. Ему вновь вспомнились отрывки из писем Сильвии. Он задумался о том далеком вечере, когда она постучалась в дверь его парижской мансарды и принесла бесценный дар благодарности. Вспомнил, как ее призрачная мягкая рука усмирила его боль. Следующие два дня он провел с Сильвией. Он перечитал все ее письма и вновь пережил события и смены настроения, с которыми отвечал на них. Представить себе Сильвию как личность он по-прежнему не мог, но в конце концов убедил себя, что узнает ее, как только увидит. Однако когда Мэтью принялся считать на Пятой авеню женщин, к которым его влекло, и насчитал одиннадцать таковых, он усомнился в своей интуиции. Утром на третий день он случайно встретил Энн в книжном магазине. Она стояла к нему спиной, листая очередной, недавно вышедший томик Астона-Роуэна.
– Что мне в нем нравится, – говорила ей приветливая продавщица, – так это умение прекрасно понимать женщин.
– А мне – что он не пытается делать вид, будто понимает их, – отозвалась Энн.
– В этом что-то есть, – согласилась словоохотливая девушка. – Говорят, он сейчас здесь, в Нью-Йорке.
Энн вскинула голову.
– По крайней мере я об этом слышала, – добавила продавщица.
– Интересно, какой он? – спросила Энн.
– Он уже давно пишет под псевдонимом, – охотно объяснила девушка. – Он довольно стар…
Раздосадованный Мэтью выпалил не задумываясь:
– Наоборот, довольно молод.
Дамы обернулись.
– Вы с ним знакомы? – спросила Энн. Ее неподдельное удивление и недоверие усилили раздражение Мэтью.
– Если хотите, я вас с ним познакомлю.
Энн не ответила. Мэтью купил экземпляр книги для себя, из магазина они вышли вместе и повернули к парку.
Энн о чем-то задумалась.
– Что он делает здесь, в Нью-Йорке? – помолчав, спросила она.
– Ищет одну даму по имени Сильвия.
И он решил, что пора объяснить Энн, насколько великим и знаменитым он стал. Тогда, возможно, она пожалеет о том, что наговорила ему в такси. Поскольку он уже решил в будущем поддерживать с ней исключительно братские отношения, рассказ о Сильвии им не повредит – напротив, послужит ей уроком.
Они прошли два квартала, прежде чем Энн заговорила. Предвкушая приятную беседу, Мэтью не желал торопить события.
– Насколько вы с ним близки? – спросила она. – Просто знакомому он не стал бы сообщать такие подробности.
– Мы не просто знакомы, – ответил Мэтью. – Я давно и хорошо знаю его.
– А мне не говорили, – упрекнула Энн.
– Я понятия не имел, что это может вас заинтересовать.
Он ждал дальнейших расспросов, но напрасно. На Тридцать четвертой улице он спас ее от наезда и гибели. Потом еще раз – на Сорок второй улице. Войдя в парк, она вдруг остановилась и протянула ему руку.
– Передайте ему, – попросила она, – что, если он в самом деле хочет найти Сильвию, я могла бы – нет, это не значит, что я так и сделаю, – так вот, я могла бы ему помочь.
Он не принял ее руки: застыв столбом посреди аллеи, он уставился на нее.
– Вы! – повторил он. – Вы с ней знакомы?
К его удивлению, она приготовилась заранее и вдобавок решила не лгать, что указывало бы на злой умысел. Ее единственной целью было поговорить с неизвестным джентльменом и выяснить, каков он, а уж потом решить, как быть дальше и какой из благовидных предлогов выбрать.
– Мы плыли на одном корабле, – объяснила она. – И обнаружили, что у нас немало общего. Она… кое-что рассказала мне.
Если вдуматься, это почти правда.
– Какая она? – спросил Мэтью.
– О, просто… ну, не то чтобы…
Щекотливый вопрос. К своему облегчению, она вдруг поняла, что ей незачем отвечать на него.
– А вам зачем? – спросила она.
– Я Астон-Роуэн, – ответил Мэтью.
Центральный парк, а с ним и вся Вселенная растворились в воздухе. Откуда-то из хаоса донесся жалобный голос: «Так какая же она? Неужели вы не можете ответить? Молодая или старая?»
Пауза растянулась на целые века. Чудовищным усилием воли Энн заставила Центральный парк вновь возникнуть из небытия: призрачный, неясный, он все-таки вернулся на прежнее место. Сама Энн сидела на скамье рядом с Мэтью – или Астоном-Роуэном.
– Вы видели ее или нет? Как она выглядит?
– Не могу вам сказать.
Он явно разозлился на нее. Как некрасиво с его стороны.
– Почему не можете? Или не хотите? Может, она так ужасна, что ее не опишешь словами?
– Нет, конечно, нет… В сущности…
– Ну, ну?..
Она поняла, что должна уйти отсюда, иначе истерика неизбежна. Вскочив, она стремительно зашагала к воротам. Он последовал за ней.
– Я вам напишу, – пообещала Энн.
– Но почему?..
– Сейчас не могу, – перебила она. – У меня репетиция.
Мимо проезжало такси. Она метнулась к машине и поспешно села в нее. Прежде чем он успел опомниться, машина уже набрала скорость.
Энн открыла дверь своим ключом, сходила вниз и предупредила маленькую служанку, чтобы та никого не впускала. Потом заперлась у себя.
Так, значит, это с Мэтью она делилась своими самыми сокровенными мыслями и чувствами! Это ему она поверяла свои самые дорогие и тайные мечтания! Это у ног Мэтью она просидела шесть лет, глядя на него снизу вверх с почтительным восхищением и преданностью! Припомнив отрывки из своих писем, она прижала ладони к щекам, чтобы немного остудить их. Ее возмущение, а лучше сказать – ярость утихла лишь к чаю.
К вечеру – а она писала ему обычно по вечерам – ей удалось вернуть себе способность рассуждать разумно. В конце концов, он-то ни в чем не виноват. Откуда ему было знать, кто она такая. Он и сейчас не знает. Ей захотелось написать ему. Безусловно, он ей помогал, утешал в часы одиночества, дарил чудесную дружбу, восхитительное чувство товарищества. Многие его произведения посвящены ей, написаны для нее. Они прекрасны. Она горда своей причастностью к ним. При всех недостатках – раздражительности, вспыльчивости, склонности к деспотизму – он мужчина. Доблестная борьба, преодоление трудностей, долготерпение, отвага – все это читалось между строк, свидетельствовало о жизненной битве этого человека! Да, она преклонялась перед ним. Женщина и не должна этого стыдиться. Как Мэтью он казался ей самодовольным и педантичным; как Астон-Роуэн – поражал скромностью и терпением.
И все эти годы он мечтал о ней, последовал за ней в Нью-Йорк и даже…
Внезапно Энн пришла в такое нелепое и неблагоразумное состояние, что засмеялась над собой. Но возникшие у нее чувства не были иллюзией и оказались мучительными. Он приехал в Нью-Йорк, думая о Сильвии, стремясь к ней. Он прибыл в город с единственным желанием: найти Сильвию. И первая же миловидная женщина, попавшаяся ему, вытеснила Сильвию у него из головы. Это несомненно. Две недели назад, когда Энн Кавана протянула ему руку в этой же самой комнате, он стоял перед ней, ошеломленный и покоренный. В тот же миг Сильвия оказалась позабыта и заброшена. Энн Кавана могла вертеть им как пожелает. Вечером после концерта они не просто поссорились – Энн затеяла ссору намеренно.
А потом он в первый раз вспомнил Сильвию. Такой награды удостоилась она, то есть Сильвия: именно о Сильвии она думала теперь, – награды за шесть лет преданной дружбы, за помощь и вдохновение, которое дарила ему.
Как Сильвию ее мучила неподдельная и вполне понятная ревность. Как Энн она признавала, что Мэтью следовало поступить иначе, но считала, что его поступку есть оправдание. Разрываясь надвое, она опасалась, что ее рассудок в конце концов не выдержит. Утром на второй день она отправила Мэтью записку с просьбой навестить ее днем. А придет Сильвия или нет, неизвестно. Но об этом визите она будет извещена.
Энн оделась в скромное темное платье. Оно ни к чему не обязывало и подходило к случаю. А еще темные цвета были ей особенно к лицу. Зажигать лампы она не велела.
Мэтью явился в темном шерстяном костюме и синем галстуке, его одежда производила в целом впечатление неброской. Энн радушно приветствовала его и усадила лицом к единственному неяркому источнику света в комнате. Сама она выбрала скамью в оконной нише. Сильвия еще не пришла. Может, припозднится, если вообще придет.
Некоторое время они беседовали о погоде. Мэтью считал, что им предстоят затяжные дожди. Энн по своей давней привычке противоречить утверждала, что в воздухе пахнет заморозками.
– Что вы ей сказали? – спросил он.
– Сильвии?.. Да то же самое, что и вы мне, – ответила Энн. – Что вы приехали в Нью-Йорк, чтобы… чтобы взглянуть на нее.
– А что она?
– Заметила, что вы потратили для этого немало времени.
Мэтью обиженно вскинул голову.
– Она считала, что нам вообще не следует встречаться, – пояснил он.
– Хм… – невнятно отозвалась Энн. – Как думаете, какая она? У вас сложилось о ней представление?
– Любопытно, но картина в целом составилась у меня в голове только сейчас, – признался он.
– Только сейчас? Почему?
– Почему-то мне подумалось, что я увижу ее здесь сразу, как только открою дверь, – объяснил Мэтью. – Вы стояли в тени. И в точности соответствовали моим ожиданиям.
– Значит, вы были бы довольны, если бы она походила на меня?
– Да.
Последовала минутная пауза.
– Дядя Эб сделал ошибку, – продолжал Мэтью. – Ему следовало сразу отослать меня. И разрешить время от времени приезжать в гости.
– Хотите сказать, – уточнила Энн, – если бы вы реже видели меня, то прониклись бы ко мне симпатией?
– Именно, – подтвердил он. – То, что находится совсем рядом, мы обычно не замечаем.
– Например, тощую глупую девчонку со скверным цветом лица? – предположила она. – А стоило ли ее замечать?
– Глаза всегда были вашим украшением, – возразил он. – И руки даже в то время казались прекрасными.
– В детстве я иногда плакала, глядя на себя в зеркало, – призналась она. – Только руки меня и утешали.
– Однажды я поцеловал их. В тот момент вы спали, свернувшись клубком в кресле дяди Эба.
– Я не спала.
Она сидела в оконной нише, поджав под себя одну ногу. И совсем не выглядела взрослой.
– Вы всегда считали меня болваном, – напомнил он.
– И меня страшно злило, что у вас не было никаких стремлений и порывов, – подхватила Энн. – Мне хотелось разбудить вас, растормошить, заставить сделать хоть что-нибудь. Если бы я знала, что вы будущий талант…
– Я же намекал вам, – перебил он.
– Само собой, это я во всем виновата.
Он поднялся.
– Как вы думаете, она придет?
Энн тоже встала.
– Неужели она настолько хороша?
– Может, я и преувеличиваю, но не уверен, что смогу теперь работать без нее.
– Вы про нее и не вспоминали, – вспыхнула Энн, – пока мы не поссорились в такси.
– Я часто забываю про нее, – не стал отпираться Мэтью, – пока не случится что-нибудь. И тогда она является ко мне, как явилась в первый вечер шесть лет назад. Видите ли, с тех пор мы, в сущности, живем вместе, – с улыбкой добавил он.
– В стране грез, – уточнила Энн.
– Да, но я считаю, что именно там проходит лучшая часть моей жизни.
– А когда вы не в стране грез? Когда вы просто раздражительный, вздорный сумасброд Мэтью Поул? Как ей быть тогда?
– Смириться и терпеть.
– Нет, это ей не подходит, – возразила Энн. – Она сразу даст вам отпор. Если уж кому и придется «смириться и терпеть», так это вам.
Он попытался оттеснить ее от окна и повернуть к свету, но она упрямо отворачивалась.
– Вы мне осточертели со своей Сильвией! – выпалила она. – Вам давно пора узнать, кто она такая. Она так же вспыльчива и своенравна, ее ничем не вразумить, она всегда стремится настоять на своем, как любая обычная женщина. Только еще похлеще.
Наконец он силой оттащил ее от окна.
– Значит, вы и есть Сильвия.
– Так я и думала, что рано или поздно вы догадаетесь.
Совсем не так она собиралась открыться ему. Она думала, разговор пойдет главным образом о Сильвии. О ней она придерживалась высокого мнения, гораздо выше, чем об Энн Кавана. Если он достоин ее – Сильвии, разумеется, – она с загадочной улыбкой, которая могла бы принадлежать Сильвии, спросила бы: «Итак, что вы хотели ей сказать?»
Но в этот план вмешалась Энн Кавана. Видимо, Мэтью Поула она недолюбливала не так сильно, как полагала. Это выяснилось лишь после его отъезда. Если бы только он проявлял хоть какой-нибудь интерес к Энн Кавана, хоть сколько-нибудь ценил ее! Он ведь умел быть добрым и внимательным, но на свой, покровительственный манер. Но даже это не имело бы значения, если бы его чувству превосходства нашлось хоть какое-нибудь оправдание.
И Энн Кавана, которой следовало отступить на второй план, решительно выдвинулась на первый. Она осталась собой.
– Итак, – заговорила она, – что вы хотели ей сказать?
Она все-таки решила действовать по плану.
– Я хотел поговорить с ней об искусстве и литературе с большой буквы; возможно, затронуть и другие предметы. Кроме того, я предложил бы встретиться еще раз-другой, просто чтобы познакомиться поближе. А потом уехал бы.
– Уехал? Почему?
– Чтобы проверить, сумею ли забыть вас.
Она повернулась к нему, и ее лицо оказалось на свету.
– Я не верю, что сумеете… еще раз…
– Да, – согласился он. – Боюсь, мне это не под силу.
– И вы уверены, что больше ни в кого не влюблены? Что нас только двое?
– Нас только двое, – заверил он.
Она стояла, положив руку на спинку старого пустующего кресла Эбнера.
– Вам придется выбирать, – заявила она.
Ее била дрожь.
Он подошел и остановился рядом.
– Мне нужна Энн.
Она протянула ему руку:
– Как я рада, что вы сказали «Энн»! – И рассмеялась.Бежевые перчатки
Он всегда вспоминал ее такой, как увидел в первый раз: одухотворенное личико, направленные носками вниз и едва достающие до земли коричневые ботинки и маленькие руки в бежевых перчатках, лежащие на коленях. Осознать, что он обратил внимание на нее – скромно одетую полудетскую фигурку, одиноко сидящую на скамейке между ним и закатным солнцем, – ему удалось не сразу. Несмотря на любопытство, застенчивость помешала ему рискнуть намеренно встретиться с ней взглядом, но, едва пройдя мимо, он вновь увидел ее как наяву: бледное овальное лицо, коричневые ботинки и маленькие бежевые перчатки, лежащие одна поверх другой. Всю дорогу по Броуд-уок и через Примроуз-Хилл он видел ее силуэт на фоне заходящего солнца. Точнее, видел задумчивое лицо, опрятные коричневые ботинки и маленькие сложенные руки до тех пор, пока солнце не спряталось за высокими трубами пивоварни в Суисс-Коттедж.
На том же месте она оказалась и на следующий вечер. Обычно он возвращался домой по Хэмпстед-роуд, и лишь иногда, обольщенный красотой вечера, выбирал длинный путь – по Риджентс-стрит и через парк. Тихий парк часто нагонял на него тоску, заставлял острее ощутить свое одиночество.
Он условился с собой, что дойдет только до Большой Вазы. Если ее там нет, а она вряд ли окажется там, он свернет на Олбани-стрит. Среди уличных лотков с дешевыми иллюстрированными газетами и лавок с подержанной мебелью, поблекшими гравюрами и эстампами ему будет на что поглазеть, не погружаясь в мысли о себе. Но, шагнув в ворота, он заметил ее вдалеке и вдруг понял, как был бы разочарован, если бы место напротив клумбы красных тюльпанов оказалось незанятым. Чуть поодаль от нее он помедлил, делая вид, будто любуется цветами. Он рассчитывал украдкой, не возбуждая подозрений, лишь взглянуть на нее, если представится возможность. Один раз ему удалось осуществить свое намерение, но при второй попытке их взгляды встретились, или же ему показалось, что встретились, и он, густо покраснев, поспешил прочь. И опять она последовала за ним – точнее, предшествовала ему. На каждой скамье на фоне заходящего солнца он отчетливо видел ее: бледное овальное личико, коричневые ботинки, бежевые перчатки, лежащие одна поверх другой.