Друзья, любимые и одна большая ужасная вещь. Автобиография Мэттью Перри
Шрифт:
Я часто вспоминаю то время и всякий раз благодарю Бога за то, что это случилось до эпидемии ковида. Если бы это произошло позже, то я бы тогда провел эти пять месяцев в палате в полном одиночестве. Как бы то ни было, я ни разу не оставался в палате один. Это было свидетельством любви Божией, воплотившейся в человеческой форме.
К этому времени мы с мамой стали экспертами по кризисным ситуациям. Я всегда хотел ей рассказать о том, что это маленькое шоу под названием «Друзья», как и все другие шоу и фильмы, я, по сути, делал ради нее. Вместе с тем мама оставалась единственным человеком в мире, который не особо обращал внимание на «Друзей». Конечно,
Вместе с тем я не думаю, что мне тогда сильно была нужна ее гордость. И если вы собираетесь обвинять своих родителей в чем-то плохом, то тогда вы должны воздать им должное и за все хорошее. Если бы моя мама не была моей мамой, я бы никогда не смог сыграть роль Чендлера. Если бы моя мама не была моей мамой, я бы никогда не заработал 80 миллионов долларов. Потому что мой Чендлер просто прятал настоящую боль. Можно ли представить себе лучшего персонажа для ситкома! Человек, который шутил обо всем, чтобы не пришлось говорить о чем-то реальном, — так начинал Чендлер. В первоначальном варианте шоу Чендлер вообще должен был «наблюдать за жизнями других людей». Это должен был быть парень, который в конце сцены пошутит и прокомментирует то, что только что произошло. Шут в «Короле Лире», говорящий правду там, где ее не было. Но в конце концов Чендлер так всем понравился, что превратился в отдельного главного персонажа. Он заменил то, что я на самом деле должен был сделать в реальной жизни, — жениться, завести детей… и в конце концов совершать некоторые поступки, о которых я не могу здесь говорить в подробностях.
Дело в том, что в свои пятнадцать лет я бросил мать — точно так же, как раньше ее бросил мой отец. Да, со мной было нелегко ужиться, а она сама оставалась ребенком. И при этом она всегда старалась делать все возможное и после комы провела со мной пять месяцев в больничной палате.
Если ваша толстая кишка разрывается из-за злоупотребления опиатами, то благоразумнее всего будет больше не просить ни у кого опиатов для того, чтобы разрулить эту ситуацию… Но я, конечно же, их попросил.
И мне их дали.
Почему? Я был невероятно подавлен и, как всегда, хотел почувствовать себя лучше. Кроме того, в моем животе имелась дыра, в которую можно было засунуть шар для боулинга. Это ли не достаточный предлог для того, чтобы принимать обезболивающие? Еще раз, просто для того, чтобы вы поняли: из-за опиатов я оказался на грани смерти и потому попросил врачей решить эту проблему… с помощью опиатов! Так что нет, даже после этого катастрофического события я не завязал. Я ничему не научился. Я все еще хотел их принимать.
Когда после лечения я вышел из больницы, то действительно выглядел очень хорошо. Я сильно похудел, но был настолько травмирован, что мне нельзя было делать операцию по замене «мешочка» еще как минимум девять месяцев. Итак, я вернулся домой, в свою квартиру, и начал врать всем о сильнейших болях, которые я испытываю, — просто для того, чтобы получить обезболивающее. На самом деле мне не было больно; это было скорее раздражение, чем боль. Но врачи верили моей лжи и давали мне тонны опиатов. Кроме того, я снова начал курить.
Вот такая была у меня жизнь.
Да, и давайте не будем забывать о том, что этот хренов калоприемник постоянно рвался, регулярно — не менее пятидесяти раз — оставляя меня в полном дерьме.
Дорогие мои люди, ответственные за изготовление
Когда наркоман принимает таблетку, он испытывает эйфорию. Но через некоторое время таблетки перестают действовать, потому что к ним возникает привыкание. Но наркоман по-прежнему очень, очень хочет снова испытать эйфорию, поэтому он принимает две таблетки вместо одной для того, чтобы получить то ощущение, которое раньше возникало после приема одной таблетки.
Потом уже ему не хватает и двух таблеток, и в ход идут три.
В прошлом я много играл в эту маленькую игру и доходил до пятидесяти пяти таблеток в день. (Посмотрите вторую половину третьего сезона сериала «Друзья». Там я совсем хилый, худой и больной. Это определенно было заметно, но мне никто об этом ничего не сказал.)
В больнице Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе мне давали опиаты от фиктивной боли в желудке, но мне их было нужно все больше и больше, поэтому я позвонил торговцу наркотиками. Тогда я жил на сороковом этаже высотного здания в Сенчури-Сити, а это означало, что мне нужно было придумать, как спуститься на сорок этажей вниз, отдать дилеру деньги в пустой сигаретной пачке и получить свои таблетки. Потом мне предстояло незаметно вернуться на сороковой этаж, принять таблетки и на какое-то время почувствовать себя хорошо.
Теперь мне это приходилось проделывать в условиях, когда вместе со мной в квартире находились мой компаньон по обществу трезвости, медсестра и Эрин. Надо ли говорить, что я в этом деле не преуспел — пытался четыре раза провернуть это дело, и ровно четыре раза меня ловили. Врачи университетской больницы были недовольны моим поведением и сказали, что мне нужно перебраться в центр реабилитации.
У меня не было выбора — я был зависим от всего, что мне давали. Если бы я просто сказал им: «Идите на…», то это, возможно, был бы славный момент в моей биографии, но без наркотиков мне все равно было бы безумно плохо. Я был поставлен в довольно странное положение: мне пришлось выбирать, где я буду несколько месяцев сидеть взаперти — в Нью-Йорке или в Хьюстоне. Неужели не нашлось кого-то более одаренного, чем я, для того, чтобы принять это решение? Я, будучи наименее квалифицированным человеком для принятия каких-либо решений, выбрал Нью-Йорк.
Когда мы прибыли в реабилитационный центр в Нью-Йорке, я уже был в улете, хотя притворно хватался за живот. Больше всего это место напоминало тюрьму, но все там улыбались.
— Ребята, чему вы так радуетесь, вашу мать? — спросил я. (Похоже, у меня появилась склонность к ворчливости.) Я принимал 14 миллиграммов ативана и 60 миллиграммов оксиконтина. У меня стоял калоприемник. Я спросил, где тут можно курить, и мне сказали, что здесь курить нельзя.
— Ноги моей здесь не будет, если я не смогу тут курить, — сказал я.
— Нет, здесь нельзя курить.
— Да это я уже слышал. Но как, мать вашу, я вдобавок ко всему смогу бросить курить?
— Мы дадим вам пластырь.
— Но тогда не вините меня в том, что я скурил ваш гребаный пластырь, — сказал я.
Сошлись на том, что меня будут держать на ативане и посадят на субоксон, а курить я смогу во время детокса, но не в основном блоке. Это означало, что я мог курить еще четыре дня. Когда я хотел покурить, сотрудница выводила меня на улицу и стояла рядом со мной, пока я не закончу.