Друзья Мамеда
Шрифт:
— А ты спросил бы! Пойдем побродим по городу.
Вид у Коли был очень важный, но я все равно обрадовался. Позвал — значит, ему тоже плохо без меня и он по-прежнему хочет со мной дружить. У меня сразу стало хорошее настроение. Мы бродили по улицам, не замечая, как летит время. Я вспомнил, каким чужим показался мне город, когда я приехал сюда. А теперь все было знакомо — и улицы, и бульвар с тенистыми деревьями, и море… А главное, здесь у меня были настоящие друзья. Мы будем дружить всю жизнь. А если и поссоримся когда-нибудь, то не станем считаться, кому подойти первому.
Я не заметил, как мы очутились возле вокзала. Вошли внутрь. В большом зале на скамейках и на полу сидели и лежали
Возле дверей я заметил троих ребят. Были они оборванные, босые, грязные. Старший примерно моего возраста, а младший — такой, как мой братишка Ахмед. Младший мальчишка тоненьким голосом пел частушку. Второй, раздув губы, стукал себя по щекам, издавая звуки, похожие на удары барабана, а третий насвистывал мелодию, ударяя в такт по игрушечному барабану.
Не знаю, как другим, а мне концерт мальчишек очень понравился. Особенно интересно было, как играет на собственных губах и щеках средний из мальчишек. Я даже подумал: «Вот бы так научиться». Но решил, что у меня все равно не получится. По барабану я еще, пожалуй, смогу так тарабанить, а по губам и щекам — нет. Видно, и другим тоже понравилось. Люди подходили один за другим и бросали деньги в шапку, которую держал младший мальчик. В ней лежали и медяки, и серебро, и бумажные рубли. Наверное, мальчишки еще больше бы собрали денег. Но тут в зал вошел милиционер. То ли его позвал кто-то, то ли он сам услышал песню. Милиционер был очень высокий. Он протискивался через толпу к мальчишкам.
Ребята хотели было сбежать. Но милиционер сгреб их своими большими руками — сразу всех троих, как котят.
— Отпустите их, товарищ милиционер, — стал просить Коля. — Пусть поют. Кому они мешают?
— Успокойтесь, гражданин, — сказал милиционер Коле, как взрослому. Мне показалось, что он с уважением смотрел на нашу форму. — Ребят надо в детский дом отправить. Что же им беспризорничать?
Мы с Колей вышли из зала и очутились на вокзальной платформе. Здесь, как и в зале ожидания, было много народу. Все больше женщины с чемоданами и узлами, с плачущими детьми.
Подошел санитарный поезд. По перрону растеклись запахи борща и лекарств. На подножках и в тамбурах толпились раненые с костылями, с забинтованными руками и головами. Из окон выглядывали бледные лица. Девушки в белых халатах и косынках с красными крестами старались не выпускать раненых из вагонов. А те прыгали на платформу и стояли, вглядываясь в лица толпившихся на перроне людей, словно искали своих близких или знакомых. В свою очередь, люди на перроне заглядывали в двери и окна. Наверное, тоже надеялись вдруг увидеть кого-нибудь своего. И опять среди толпы шныряли оборванные ребята, они пели, плясали, а иногда просто просили денег.
— Смотри, они! — говорил Коля, заметив вдали каких-нибудь ребят.
Но это были не наши ребята, а другие.
— Тоже сироты, — сказал Коля и вздохнул.
Раненые в вагонах кто улыбался, глядя на распевавших и плясавших ребят, кто смотрел грустными глазами. Один немолодой солдат с рукой на перевязи сошел на перрон. В здоровой руке он держал банки с консервами, а к боку прижимал полбуханки хлеба. Все это он отдал стоявшим поблизости ребятам.
Санитарный состав тронулся. Мимо нас, громыхая, проплывали вагоны. Бледные лица продолжали смотреть из окон и дверей. И тут я впервые за всю войну подумал, что вот в этом самом поезде с перебинтованной головой или с костылями мог проехать отец или мой брат Али. Может, они и в самом деле ехали в каком-нибудь из вагонов, но мы так и не увидали друг друга. А может, они еще раньше проехали…
Я задумался, глядя вслед уходящему поезду. Коля обнял меня за плечи и сказал:
—
Хотя Коля по-дружески обнимал меня, его слова подействовали на меня хуже, чем пощечина. Я сбросил с себя его руки и даже оттолкнул его:
— Не смей меня так называть! Никогда не смей.
Коля растерянно смотрел на меня. Он никак не мог понять, чего я так рассердился.
— Да что ты, — неуверенно заговорил он, — я не хотел тебя обидеть. Я и не думал ничего плохого, Мамед.
Я немного успокоился и сказал Коле, что слово «сирота» для того, у кого есть родители, считается у нас самым большим оскорблением или, правильней сказать, проклятием. Только враг так может сказать человеку.
— Не сердись, — проговорил Коля виноватым тоном, — я ведь не знал этого. И о том, что у тебя есть родители, я тоже не знал. Думал, ты нашего поля ягода. Я ведь сам детдомовский. Вырос в детском доме. А потом поступил в училище. У меня никого нет: ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. Никого.
Я с удивлением слушал Колю. Вот бы никогда не подумал, что он может быть грустным. Всегда он такой спокойный, веселый. Мне очень хотелось сказать ему, что я бы хотел, чтобы он был моим братом, как Али. Но почему-то опять не сказал. А сам про себя решил, что буду любить Колю и всегда буду с ним дружить.
VI
Однажды, это было уже весной, мы вместо военных занятий отправились на море. В этот день мы должны были сдавать нормы «Освода». Я не раз уже слышал это слово, его в последнее время часто произносил наш военрук. «Вы все должны сдать нормы «Освода», — говорил он. — По нормам «Освода» надо уметь грести и управлять шлюпкой…» Но я не знал, что такое «Освод», и думал, что это чья-нибудь фамилия. Однажды я спросил у Коли, кто такой «Освод». Он сначала не понял меня, а потом как расхохочется, стал прямо-таки кататься от смеха и никак не мог успокоиться. Ребята наперебой спрашивали его, отчего он так смеется, но Коля ничего им не сказал. Почувствовал, что мне будет неприятно. Мы теперь с ним дружили. Гамид, который раньше из-за Коли сторонился меня, теперь сам со мной заговаривал и вставал на мою сторону, если кто-нибудь из ребят задевал меня. Но вообще теперь ребята в группе хорошо относились ко мне. Поняли, что я не подлизываюсь к мастеру, а выполняю все его указания, потому что хочу хорошо работать. Хорошо работать у нас старались многие. Ведь у большинства ребят отцы и старшие братья были на фронте. И они понимали: чем больше у нас будет оружия, тем скорей наша армия разобьет фашистов. А пока, наверное, оружия у наших бойцов было мало, потому что гитлеровцы подходили все ближе к нашим местам. Из газет мы знали, что наши солдаты ведут ожесточенные бои и дерутся за каждую деревню, за каждый клочок земли, и все же им приходится отступать. Поэтому мы и старались работать как можно лучше. И когда из цеха сборки приходили забирать каши детали, нам было приятно. Хотелось, чтобы они скорей пошли в дело.
На военных занятиях, которые проводились у нас чуть ли не каждый день, мы тоже старались. Каждый из нас жалел, что нам еще мало лет и в армию не возьмут, скажут: «Подрасти».
На этот раз у нас должны были быть соревнования по гребле. На море мы отправились строем. Мне нравилось, когда мы ходили строем. Я однажды видел со стороны, как шли наши ребята. Очень красивое было зрелище. Шеренги ребят, одетых в темную форму, четко шагали по шоссе, разбившись на ровные квадраты. Затянутые широкими ремнями, на которых горели большие бляхи, в начищенных ботинках, наши ребята были очень похожи на моряков. Издали так совсем не отличишь. Только вместо бескозырок на головах фуражки с твердыми лакированными козырьками.