Дрянь (сборник)
Шрифт:
«Вторую» мы разлили опять при официанте, когда он принес шашлыки. Ее заправила водой Лика в дамском туалете и принесла в своей сумочке. Рука у Феликса, наполнявшего стаканы, была очень убедительно нетвердой.
Через два часа я решил, что момент настал. Дождавшись очередного появления Горелова в зале, я махнул ему. Он подошел.
— Кофе, мороженое и счет, — пробурчал Феликс.
— Посчитай нам, дорогушам — сказал я ласково и даже показал рукой в воздухе, как именно нам надо посчитать. — Только быстро, а то мы торопимся…
Горелов
— Двадцать восемь сорок девять, — сообщил он.
— Угу, — сказал я как можно равнодушнее и вроде бы полез в карман за деньгами. Но остановился и спросил, прищурившись с хитрецой: — А не врешь? Ну-ка, покажь, чего у тебя там написано?
Горелов улыбнулся моей пьяной подозрительности и поднес к моим глазам счет, где в графе «Итого» стояли, разумеется, цифры 28 и 49.
— Нормально? — спросил он весело.
— Нормально, — ответил я, отрывая листок с нашим счетом от блокнота. Иди погуляй пока.
Несколько секунд он еще стоял у меня за спиной, не зная, как реагировать на мою наглость, по так, видимо, ничего не решил и отошел в сторону. Я отметил, что он не убрался на кухню, как обычно, а остался у стены, внимательно за нами наблюдая. Мы все втроем склонились над счетом.
— Ассорти рыбных было два, — быстро сказала Лика, — а не три.
— Горошек по тридцать четыре копейки четыре порции никак не может быть два тридцать шесть, — подсчитал Феликс. — И вот тут еще…
Я же занимался главным: проверкой готового результата.
— Все, ребята, — сказал я, — вот вам ключи от машины, идите вниз. Дальше я сам.
Они ушли. Горелов проводил их глазами и неуверенно двинулся ко мне.
— Садись, — сказал я ему. — Поговорим.
13
Итак, в прихожей квартиры Латыниных у меня зародилась некая мысль. А когда хозяйка, женщина в бигуди, похожая на медузу Горгону, провела меня в гостиную, мысль моя обрела окончательную форму. Ибо квартира эта была скорее похожа на музей.
— Слушаю вас, — сказала Елена Сергеевна, а я все не мог оторваться от потрясающих бронзовых часов с амурами, психеями, панами и еще бог знает чем. Даже мне, профану, было понятно, что они страшно старые и поразительно тонкой художественной работы.
Проследив за моим взглядом, Елена Сергеевна снисходительно улыбнулась:
— Виктор Васильевич всю жизнь собирает антиквариат, это его главная страсть. Он ведь чтец, ему часто приходится разъезжать с концертами по разным городам, и всюду он что-нибудь отыскивает. Правда, сейчас с этим стало так трудно… По-моему, у чтецов это профессиональная болезнь. Вы знаете, наверное, Смирнов-Сокольский собирал книги, а Виктор Васильевич…
Она обвела комнату рукой.
— Вот эти часы, на которые вы обратили внимание, по некоторым сведениям, принадлежали самому Наполеону, их якобы отбили у арьергарда наполеоновской армии платовские казаки в двенадцатом году. Но я не верю! Про всякую приличную вещь говорят, что она была никак не меньше, чем у Наполеона, Павла или Людовика. Виктор Васильевич купил их лет пятнадцать назад у какого-то забулдыги в Костроме, отмыл, подреставрировал… Да, так мы отвлеклись. Вы говорите, что пришли насчет Саши?
Я рассеянно кивнул головой. Я все еще не мот отделаться от впечатления, которое произвело на меня мое открытие. Мы сидели напротив друг друга в музейных креслах с резными позолоченными подлокотниками, а между нами стоял столик, который, вероятно, можно было бы назвать журнальным, если бы ему не было лет сто пятьдесят. Его крышка состояла из тщательно подобранных и подогнанных кусочков отполированного зеленого камня, образующих затейливую мозаику. Я готов был поклясться, что видел однажды подобный малахитовый столик в комиссионном магазине на Октябрьской площади, куда мы случайно забрели с Ниной. Он запомнился мне потому, что Нина восхищалась не столько столиком, сколько ценой на него: там была какая-то пятизначная цифра.
Столик украшала хрустальная ладья, помещенная в металлическую корзину тончайшей работы. Я уже понял, что в этом доме она не серебряной быть не может. И если даже на ней нет клейма поставщика двора его императорского величества, какого-нибудь Хлебникова или Фаберже, корзинка стоит столько, сколько я не зарабатываю за целый год. Кругом висели на стенах картины в массивных лепных рамах, стояли на полках статуэтки и вазы, а за фигурными створками шкафов тускло отсвечивал фарфор.
— Да, — сказал я, — совершенно верно. Насчет Саши.
— Ох, — вздохнула Елена Сергеевна, — он очень трудный мальчик. Отец так с ним мучается. А уж меня он просто ни во что не ставит! А что, собственно, случилось? — вдруг испугалась она.
— Как что, Елена Сергеевна? Разве Саша не пропал? Он уже два дня не ходит в школу!
Она посмотрела на меня удивленно:
— Вот вы о чем. А что, теперь, если ребенок два дня пропускает школу, сразу присылают корреспондента?
Не так уж она простодушна, эта медуза.
— Нет, — сказал я сухо, — не сразу. У меня есть еще основания интересоваться Сашей.
Она возвела очи горе:
— Я, конечно, всего лишь мачеха… Но раз уж вы пришли, расскажите, пожалуйста, в чем дело. Я хоть буду иметь возможность подготовить Виктора Васильевича. Он такой нервный…
Я рассказал ей о письме Кригера. Она всплеснула руками:
— Ах, ну конечно, я знаю его! Его убили вчера, кажется, или позавчера. Это ужасная история, весь дом у нас только об этом и говорит! Да, он бывший Сашин учитель, Саша иногда бегал к нему наверх. Но почему он не обратился сначала к нам, а сразу в газету?