Дрянь (сборник)
Шрифт:
— Я вот тут подсобрал кое-какие данные на этих трех задержанных, — скромно сообщил Балакин, вынимая из ящика стола листок бумаги. — Номер первый некто Кострюмин Валентин Анатольевич, 1946 года рождения, дважды судимый, оба раза за кражи личного имущества. Судя по манере изложения на допросах — натуральный вор-рецидивист. «Гражданин начальник» и все такое прочее. В момент задержания инвалид второй группы, психбольной. В 1983 году скончался в токсикологическом отделении больницы Склифосовского от острого отравления наркотическими веществами.
— Бедняжка, — пробормотал Северин.
— Номер
— Есть, — между прочим вставил Северин, но Балакин не остановился, только брови приподнял в знак того, что воспринял информацию, и продолжал:
— …то я эти выраженьица выписал: авось пригодится! Если, конечно, не считать характеристикой членство в этом групкоме, где в те времена, по-моему, чуть не половина московского преступного мира состояла. Но и того, что по сведениям с бывшего места прописки в 1981 году он осужден к шести годам сразу по трем статьям: мошенничество, хранение огнестрельного оружия и оказание сопротивления при задержании…
— Ну это не характеристика! — махнул рукой Стас, а я спросил:
— Не маловато для такого букета? Балакин пожал плечами.
— Я послал своего паренька в нарсуд за этим «делом». Должен скоро привезти.
— И где этот Данилевский сейчас?
— Запрос в колонию я отправил, но ответа пока, естественно, нет.
Как всегда, Балакин был четок, пунктуален, профессионален. Не зря наше начальство давно поговаривает о том, чтобы перетащить его в управление.
— И наконец, как любит говорить наш друг Северин, — тут Дима тонко улыбнулся, — последняя маленькая деталь. Третий задержанный, вернее, задержанная — Салина Александра Игоревна, 1962 года рождения, выпускница средней школы, на момент задержания нигде не работавшая…
— Ну что ж, все ясно! — хлопнул ладонью по столу Стас, а Балакин снова приподнял брови:
— Поделитесь, братцы…
— Говорили мы с этим Кошечкиным… — начал я.
— …пробивным пареньком… — вставил неугомонный Северин.
— Он Салину опознал по фотографии — мы у нее в квартире нашли и старые, семилетней давности. Говорит, довольно часто встречал ее у Пиявки, и всегда она была не одна, а с человеком по прозвищу Луна. Он в основном благодаря этому Луне ее и запомнил. Яркая личность: игрок, да при этом еще из деловых. Кошечкин говорит, там в разговорах все мелькало: бега, бильярд, чеки, валюта, доски, камушки… Он от него старался подальше держаться. А что до девчонки, то она за этим Луной ходила как собачка на веревочке. У Кошечкина вообще впечатление, что она и покуривать начала, и на иглу села только тут, у Пиявки. Он даже однажды слышал случайно, как Пиявка Луне сказал недовольно: дескать, что ты ее сюда таскаешь, молодая больно, пришьют вовлечение, а она нас всех заложит по глупости. Ну а Луна отвечает: не боись, говорит, пока я жив, не заложит. Она, говорит, меня любит больше жизни, а боится больше смерти. Она, говорит, у меня вот где вся — и кулак показал.
— Луна — это Данилевский, — уверенно сказал Северин.
— А почему не второй, как его, Кострюмин? — главным образом по привычке спорить с ним тут же возразил я.
Стас только плечами пожал, показывая, что считает мой вопрос вполне риторическим, а Балакин тяжко вздохнул и что-то пометил у себя на столе.
— Сейчас отправлю людей искать их фотографии…
— Если это Луна, то считайте, что мы нашли убийцу, — стоял на своем Стас.
— Убийцу Салиной, — уточнил на всякий случай я. — А ты уверен, что это нам что-нибудь даст в плане Троепольской?
— Не уверен, — честно ответил Северин. — Поэтому набери-ка номер Гужонкина, пусть поразузнает у своих дружков, как там дела с этой клинописью.
Гужонкин в свойственной ему манере не говорил, а пел:
— Приезжайте, мои дорогие, приезжайте, мои хорошие! — И добавил суровой прозой: — Тут на вас лучшие силы пашут, не разгибая спины.
— И когда допашут? — поинтересовался я.
Но Гужонкина уже кто-то куда-то отвлекал от телефона.
— Приезжайте, — успел крикнуть он, — я тут начал читать — не оторвешься. Агата Кристи! — и бросил трубку.
Когда мы подъехали к управлению, Северин сказал не терпящим возражений тоном:
— Я — в НТО, ты — к Багдасаряну. Встречаемся у нас. Но я и не собирался возражать, хоть мне тоже не терпелось увидеть самому расшифрованную рукопись Троепольской. Часы показывали половину шестого. Вечер пятницы. Заканчивался первый из трех дней, отведенных нам на поиски пропавшей журналистки. И дело, разумеется, было не только, да и не столько в амбициях нашего начальства. Просто с каждым днем шансы найти ее живой стремительно уменьшались.
Багдасарян сидел за столом у себя в небольшом запроходном кабинетике и писал. Писать — участь любого сколько-нибудь значительного руководителя в нашей системе. Чем выше начальник, тем большую гору бумаги перемалывает он ежедневно. Увидев меня, Леван с наслаждением отбросил авторучку.
— Три раза тебе звонил! — воскликнул он. — Счастливый человек, в кабинете не сидишь, гуляешь на свежем воздухе!
Я не стал возражать, рассказывать, как именно я гуляю, тем более, что самого Левана только недавно перевели на эту должность из старших оперов. Просто жалобы на судьбу входят в его манеру разговаривать.
— Слушай, она же проститутка, знаешь? — возмущенно воскликнул он, от вступления переходя к делу.
— Знаю, — успокоил я его. Но Багдасарян успокаиваться не хотел. Он тряс головой и цокал языком. Его тонкая восточная душа не могла смириться с тем, что есть женщины, которые за деньги продают самое дорогое, что у них есть.
Наконец он протянул мне два скрепленных между собой листа бумаги.
— Кличка у нее Шу-шу. Здесь кое-какие ее связи. Кое-какие, — подчеркнул он. — Ты ж понимаешь, дорогой человек, проститутка — не домохозяйка, ее знакомых на одном листке не уместишь. Тут только те, что по нашей части. А это такой народ… — он снова огорченно поцокал языком. — Просто так ни о чем с тобой говорить не станут.