Дрянной декан
Шрифт:
«Переработанный деревополотничий материал», - ответила я, надеясь, что он уловит мой горький сарказм.
«Ты ведь через двадцать минут освободишься? Сможешь подойти ко мне после пары?».
«Слушаю и повинуюсь».
«Я серьезно. Это не повод для шуток».
И я — серьезно. Если он хочет увидеть меня, то не в моем праве отказывать ему после того, как сама так отчаянно жаждала его внимания.
Но хотела ли я общества декана именно сейчас?.. Могла ли рассказать о всем том ужасе, что пришлось мне пережить, и не растерять остатки самоконтроля?
В каждой шутке есть доля правды, вот и тут — как бы радостно мне не было оттого, что у нас с Верстовским наметился прогресс, я не могла заглушить рвущуюся изнутри горечь. Ведь мои худшие ожидания оправдались.
Но если вдуматься, Вениамин в моем личном кошмаре был не так уж и виноват. Это я попала не на того Верстовского по телефону, я не смогла устоять перед его натиском и после, когда был реальный шанс покончить с ним раз и навсегда, именно я взбунтовалась и решила все вернуть на круги своя.
Так что нечего на него орать. А вот поговорить — стоит.
Прощаться после занятий мне теперь было не с кем, оправдываться за визит в администраторский корпус тоже не перед кем: к Верстовскому-старшему я отправилась с чистой совестью и тяжелым сердцем. А чтобы не нарваться на новые неприятности, сначала набрала его номер и убедилась, что «путь свободен».
Вениамин расхаживал по коридору, ожидая меня не в кабинете, а в коридоре рядом с ним. По его беспокойному взгляду я поняла: мне не надо ничего объяснять, он и так уже все понял.
– Рита!..
– с чувством сказал он и, приобняв меня за плечи, отвел к себе.
Я старалась не смотреть на него лишний раз и «держать лицо». Подошла к книжному шкафу с десятками интереснейших книг и необычных сувениров, которые он, наверное, привозил из далеких заморских стран на протяжении десятка лет — столько, сколько работает в литературном... Отвернулась от мужчины и занялась внимательным созерцанием содержимого, кусая губы.
– Как это произошло?
– он встал рядом и положил руки мне на плечи.
– Юля видела нас обнимающихся. Когда мы в прошлый раз выходили из вашего кабинета...
– «Твоего» кабинета, Марго. Я же просил, - мягко укорил он и развернул меня лицом к себе. Приподнял подбородок вверх, заставив посмотреть в глаза.
– То есть, Гарденина?..
Верстовский не договорил. Наверное, не хотел произносить свою ужасную догадку.
– Разболтала всем. Скорее всего, это была она, - выдержка стремительно покидала меня. Голос задрожал, а на глаза навернулись слезы.
– Студенты восприняли новость не очень...
– Мне так жаль, - декан глубоко-глубоко вздохнул и обнял меня, крепко прижав к себе.
И, прислоненная к его груди, такой широкой, крепкой, спокойной, я разрыдалась. Прикосновение сильных мужских рук, дарящих чувство безопасности,
Слезы лились сплошным потоком, оставляя на его рубашке мокрые следы, я содрогалась, плакала и икала. Ноги начали подгибаться, и в какой-то момент он сел на стул и усадил меня к себе на колени, гладя по голове, целуя мои волосы и щеки, тихо говоря что-то успокаивающее. О том, что покарает всех моих обидчиков, отправив их на пересдачу в летнюю сессию, что любит меня и потому мы обязательно со всем справимся...
Вот тут мои слезы прекратились, а уши будто встали торчком. Мне захотелось отмотать время назад и вместе рыданий заняться более важным делом — прислушаться к тому, что же говорил Верстовский.
Или это была галлюцинация, или он секунду назад обмолвился о том, что... ЛЮБИТ МЕНЯ?!
40. В опере
У бурных чувств неистовый конец,
Он совпадает с мнимой их победой.
Разрывом слиты порох и огонь,
Так сладок мед, что, наконец, и гадок:
Избыток вкуса отбивает вкус.
Не будь ни расточителем, ни скрягой:
Лишь в чувстве меры истинное благо.
("Ромео и Джульетта, У. Шекспир)
– Что-что вы сказали минуту назад?
– я вытерла слезы и подняла на декана заплаканные глаза.
Верстовский понял, что попался. Он спустил меня на пол и отошел в сторону, рассматривая большое влажное пятно с подтеками туши на рубашке.
– О чем ты? «Мы» тебе ничего не говорили, Красовская, - прохладно заявил он.
– Нет, говорили... То есть, говорил, - я подошла к нему и робко взяла за руку.
– Ты сказал про любовь вроде?
– Возможно.
– Но это же бред!
– случайно вырвалось у меня. Я даже закрыла рот рукой, желая вернуть сказанное назад. Не очень хорошая реакция на признание в чувствах...
– Бред, - согласился отец Ромки и, взяв за вторую руку, развернул к себе.
– Поэтому не жду, что ты скажешь тоже самое.
Мы помолчали, глядя друг другу в глаза. Наверно, мы еще никогда не смотрели ТАК: со спокойным, радостным, немного смущенным узнаванием, угадыванием в душе у партнера своих тайных надежд. На это просто не было времени, удачного случая. По сути, ничего не изменилось — меня по-прежнему ненавидела почти вся группа, а будущее в любимом университете подвергалось угрозе, но плакать, страдать и жалеть себя я больше не собиралась. И в сгустившихся надо мной тучах появился просвет — лучик солнца, прогоняющий тьму и тяжелые мысли.