Дуэль в Кабуле
Шрифт:
Так панегирически нарисовал портрет Бернса и его коллег французский искатель фортуны в Индии.
Взгляните на портрет Александра Бернса, воспроизведенный в его книге «Кабул». Путевые записи в 1836, 1837 и 1838 годах. Как совпадает он со словесным портретом Э. де Варрена!
Но мы забежали вперед, ибо в ноябре 1821 года юный участник военного парада в Бомбее еще не был тем известным всему миру путешественником-разведчиком, каким изображен на этом портрете. Взор шестнадцатилетнего юноши еще не приобрел пронзительности, какую мы видим на портрете, не было в глазах огня, о котором говорит де Варрен,
Молодой офицер привез рекомендательные письма к генерал-губернатору и другим влиятельным лицам.
«Генерал-губернатор принял меня с большой вежливостью и пригласил на самый великолепный праздник, на каком я когда-либо присутствовал, — писал Александр домой. — Он был исключительно ласков, что было нелегко в обществе, большую часть которого составляли генералы и другие важные лица».
И Бернс искренне сознавался: «Мне очень нравится страна, и у меня вовсе нет желания возвращаться домой. Тут у меня все, чего можно пожелать: много времени для себя, командир — джентльмен, много очень приятных братьев-офицеров».
Юноша из маленького шотландского городка попал в замкнутую, привилегированную касту, в которой обычная офицерская спесь соединилась с чувством презрения к «туземцам» вообще и к солдатам-туземцам в особенности.
Непроходимая пропасть разделяла офицеров и солдат. Строгое взыскание постигало офицера, который позволял солдату в обращении к себе малейшие отступления от требований устава.
Наемник, получавший в десять раз больше наивысшей платы, какую платили рабочим, батракам, слугам, — этот солдат становился вышколенным, послушным орудием в руках своих начальников. Его хорошо оплачивали, хорошо кормили, хорошо одевали, и он знал, что в случае непослушания перед ним выбор: либо быть высеченным, либо заключенным в тюрьму, либо повешенным. Бесполезно было бы говорить этому солдату о чести и славе: он знал, что слава — аристократка в английской армии и достается лишь джентльменам-офицерам.
Компания не жалела денег на своих офицеров. Лейтенант получал 50–60 фунтов стерлингов в месяц, и когда Бернс был произведен в этот чин и назначен полковым адъютантом, он с восторгом писал родителям: «Ни один человек в здравом рассудке не откажется от места с 60–70 фунтами в месяц».
От столь щедро оплачиваемого офицера требовали, чтобы его образ жизни говорил о могуществе и величии той страны, чья армия призвана была держать в повиновении и страхе покоренную страну. До дюжины слуг, несколько лошадей имел офицер; свое жилище он обставлял с восточной пышностью. И еще большая роскошь царила в офицерских клубах, где за общим столом собирались все — от генерала до младшего лейтенанта. Серебряные сервизы, хрустальные канделябры, золотые вазы с цветами, множество слуг — все это придавало офицерскому собранию воистину королевскую пышность.
Блеск огней, великолепие мундиров ослепляли новичка, впервые попадавшего на такой прием…
О делах служебных, о том, чем занимался офицер с утра на учебном плацу, здесь упоминать не разрешалось: говорили о политике, об охоте, о лошадях…
Итак, не удивительно, что Александр писал о своих товарищах, офицерах 11-го полка бомбейской пехоты: «Никогда, быть может, не было более достойного и приятного собрания
Служба в армии тем более нравилась Александру, что позволяла офицеру без всякой скаредности, ни в чем себе не отказывая, копить деньги. И он посылал домой по 250 и более фунтов стерлингов, «Как это будет приятно моему отцу, — отметил Бернс в дневнике, — ведь он не мог с уверенностью многого ожидать от меня…»
Еще и тем хороша была служба в армии, что давала возможность тому, кто желал, приобретать много знаний в языках, истории, политических отношениях, нравах и обычаях Индии и сопредельных стран. А Бернс к этому и стремился. Он писал домой: «Покинув родную страну и имея склонность к науке, я принялся здесь приобретать возможно больше знаний о нравах, обычаях, законах, религии этой страны».
«Жизнь моя посвящена науке, и мой полковник справедливо решил, что я стремлюсь к политическому назначению», — писал он отцу.
Очень быстро Александр сдал экзамен на переводчика, что было первым шагом в той военно-политической карьере, о которой он мечтал.
6
День 27 ноября 1823 года стал днем крутого перелома в судьбе Яна Виткевича…
1823 год начался в Европе под зловещим знаком решений Веронского конгресса Священного Союза.
Испанская свобода была задушена. Вождь народа, доблестный Риего, 7 октября 1823 года был повешен на площади в Мадриде…
Участь Греции, так же осужденной в Вероне, сложилась иначе. На помощь ей пришли лучшие люди многих стран Европы.
Байрон летом 1823 года снарядил на свои средства военный корабль «Геркулес» и отправился на Корфу, чтобы подготовить экспедицию добровольцев в Грецию.
И в Польше борьба испанцев и греков за свободу рождала горячие отклики.
Одним из них было «чрезвычайное происшествие» в Виленской гимназии.
3 мая 1823 года гимназист пятого класса написал на школьной доске:
«Да здравствует конституция 3 мая! О, как сладки воспоминания о ней для нас, поляков, но нет человека, который бы доискивался ее… Поляки, восстаньте для защиты вашего великого дела!»
Крамольная надпись стала известна литовскому генерал-губернатору… Он немедленно послал в Варшаву донесение великому князю Константину. Константин передал его Новосильцеву. Новосильцев тотчас выехал в Вильно, чтобы лично руководить разысканием и уничтожением корней и побегов крамолы.
Днем и ночью производились допросы арестованных и свидетелей. Запугивания, провокации, даже побои — все было пущено Новосильцевым в ход, чтобы раздуть дело и представить студенческие и ученические организации как опаснейший заговор, угрожавший самому существованию Российской империи.
О следствии в Вильно, об арестах, о допросах и об их жестоких методах весть быстро разошлась по Виленскому учебному округу и взбудоражила гимназии и училища. Докатилась она и до Крожей, и возбуждение охватило «черных братьев».
— Нужно действовать, — сказал по окончании классов Виткевич президенту Янчевскому. — Нельзя спокойно смотреть, как гибнут наши соотечественники, наши товарищи.
— Что ты предлагаешь?
— Поднимем всех! В Крожах, в Россиенах, в Кейданах — повсюду пусть раздастся клич: «Смерть тиранам!»