Дуэль в Кабуле
Шрифт:
— Отличная индейка!
— Наше национальное рождественское блюдо, — подхватил Бернс, чтобы переменить тему.
— У нас, — сказал Виткевич, — на рождество — традиционный гусь с капустой и яблоками.
Слуги внесли рождественский пудинг.
— Никогда еще не отведывал! — сказал Ян, и Бернс положил ему на тарелку огромный кусок.
— Пудинг мы запиваем элем, дорогой капитан. Прошу!
Пудинг был съеден, и Бернс пригласил гостя в кабинет.
— Я очень рад, — сказал Виткевич, — что могу нынче лично выразить вам свое восхищение вашей книгой.
— И
— В нашей стране не принято печатать отчеты о путешествиях в чужих землях. Да, впрочем, к чему это? Все равно ведь то главное, что видит путешественник, ради чего посещает чужую страну, — об этом в книге он молчит. Вы сами из своего опыта о том знаете…
Бернс невольно поморщился, и на выручку шефу поспешил дотоле молчавший Лич.
— Знаете ли вы, сэр, — обратился он к Виткевичу, — что в Бухаре большие перемены? Кушбеги впал в опалу, эмир удалил его.
— Мои знакомые купцы из Бухары, — подхватил Бернс, — сообщили, что эмир разгневался на кушбеги за его советы жить в дружбе с Россией…
Бернс сделал паузу. Виткевич, поставив чашку на столик, взял сигару, обрезал кончик, закурил.
— Да, конечно, дорогой сэр! Ведь в Бухаре уж давно подвизается перебежчик отсюда, из Кабула, и он еще в мою бытность там нашептывал эмиру, что с Англией ему выгодней дружить. Однако же вы не будете отрицать, что от Бухары до Оренбурга и берегов Урала много ближе, чем от Калькутты и Инда до Бухары!
— Но на пути от Оренбурга к Бухаре лежит Хива! — воскликнул Лич.
— Совершенно справедливо. И мой шеф, военный губернатор Оренбурга, генерал Перовский строго предупредил хана Аллакули, чтобы он прекратил свои разбои и набеги, мешающие торговле российской… Россия справится с Хивой, если понадобится.
Бернс подошел к окну и начал барабанить по стеклу. Ян с недоумением оглянулся, и Бернс с улыбкой сказал:
— Вы даже и внимания не обратили, дорогой капитан, на мои окна: в них не промасленная бумага, а стекло. И знаете, какое? Русское! Я приказал купить на базаре русские зеркала, счистить с них амальгаму и вставить в окна. Не правда ли, удачно?
Виткевич тоже подошел к окну, провел пальцем по отшлифованному стеклу.
— Варвары! — произнес Бернс. — И наша историческая миссия — просветить их!
— Не приходило ли вам в голову, — задумчиво сказал Виткевич, — что на Европу может обрушиться новый поток варваров, как это было в V веке, а затем в XIII? Устоит ли наша европейская цивилизация перед новым нашествием с Востока…
— А на что же мы? — воскликнул Лич. — Мы удерживаем Индию под нашей властью, вы сдерживаете кочевников киргизских степей. И нам нужно совокупно и дружно стоять на страже цивилизации!
Виткевич быстро сказал:
— Но я не уверен, что ныне мы — разумею Россию и Англию — действуем именно так, чтобы предотвратить новое нашествие варваров. Гнет — плохой учитель!
— Так что же? Дать им свободу? — желчно спросил Бернс. — А они еще не додумались до стекол в окнах.
Виткевич
Когда гость ушел, Лич с ненавистью сказал:
— Поляк, а служит Николаю, поработителю Польши, и еще смеет укорять Англию, что она угнетает кого-то…
— Вы, Лич, собирайтесь, — ответил Бернс. — Поедете в Кандагар — посмотреть, что там натворил этот поляк…
5
28 декабря Лич выехал в Кандагар.
29 декабря вечером окончился пост рамазана, и пушечные залпы оповестили о том правоверных.
Следующий день был праздничным — ураза байрам. Эмир устроил у себя обед и пригласил и Бернса, и Виткевича.
Бернса он посадил рядом с собой, Виткевичу было отведено место возле наваба Джаббар-хана. Во время обеда эмир ни с одним словом не обратился к Виткевичу, а Бернсу выказывал знаки внимания, угощал то одним, то другим блюдом… С обеда гости возвращались поздним вечером по морозным улицам, в небе светил узенький серпик новой луны.
Виткевич не был обескуражен поведением эмира, так как разгадал его хитрости. А Бернс шел домой в радужном настроении.
Наутро он писал Макнотену: «Нынешнее положение британского правительства в этой столице являет мне наиболее благодарным доказательством уважения, которым оно пользуется у афганской нации. Россия явилась с предложениями, бесспорно существенными. Персия расточала обещания, и Бухара и другие государства не отставали. И все же при всем том, что произошло или ежедневно случается, глава Кабула заявляет, что предпочитает симпатии и дружеские услуги Британии всем этим предложениям Персии и императора, как бы они ни казались заманчивы, — что, несомненно, показывает, что он обладает выдающимся здравым смыслом и, по моему скромному суждению, доказывает, что при более раннем внимании к этим странам, мы могли бы целиком избегнуть этих интриг и уже давно удерживать влияние в Кабуле».
Пусть читатель запомнит эти строки Бернса в письме к Макнотену от 30 декабря 1838 года: спустя год с небольшим Пальмерстон, публикуя Белую книгу о событиях, приведших к войне с Афганистаном, приказал опустить эти абзацы письма Бернса…
31 декабря Виткевич послал Бернсу поздравление с Новым 'годом и получил столь же вежливый дипломатический ответ. Ян рассчитывал встретить Новый год в одиночестве. Но под вечер генерал Харлан прислал слугу спросить, угодно ли капитану Виткевичу принять его.
— Разумеется, угодно, — отвечал Виткевич.
Часов в одиннадцать вечера Харлан прибыл в сопровождении слуг, которые принесли корзины с фруктами и шампанским.
Так за тысячи и тысячи километров от России и Америки встречали Новый год в сердце Центральной Азии поляк на службе русского императора и американец на службе афганского властителя…
— Я в лучшем положении, чем вы, — сказал Харлан. — Вы никогда еще не видели живого янки, а я знаю поляков. Да, не удивляйтесь, у нас в Филадельфии есть целая колония поляков. А мой дед в войну за независимость служил под началом генерала Костюшки, вашего славного земляка.