Дуэль в Кабуле
Шрифт:
Трезвый голос Меткафа заглушался воинственными призывами сторонников «твердого курса»…
Таковы были руководители британской внешней политики, направлявшие действия Бернса.
А за спиной Виткевича стояли Симонич, Нессельроде, Николай.
Собственно, Нессельроде можно бы и не брать в расчет, у него своего мнения не было, он послушно выполнял то, что требовал его венценосный шеф.
О взглядах Симонича мы уже говорили раньше: он ненавидел Англию и англичан. А в характере его было в изобилии то, чего совсем не было у Нессельроде: способность действовать самостоятельно, исходя из своего понимания обстоятельств и целей русской политики на Востоке. И еще свойственна была послу России в Тегеране в немалом размере живость южного темперамента, порождавшая неосмотрительность и поспешность умозаключений и поступков…
Николай, свой собственный министр иностранных дел, имел твердые принципы внешней политики, о которых Фикельмонт, австрийский посол в Петербурге в течение многих лет, писал в 1839 году Меттерниху:
«Война, о которой мечтает император Николай, это война… против Франции. Но эта война невозможна, поскольку существует союз между Англией и Францией; значит, нужно их разделить и привлечь на свою сторону Англию. Такова инстинктивная цель, равно как и сознательный расчет императора в его поведении в отношении Англии».
Для этого и был послан со специальной миссией в Лондон Бруннов, и Николай был доволен: «Первые шаги Бруннова в Лондоне были удачны. По-видимому, Англия с Францией все более и более разлаживаются…»
Совсем их разладить — такова была главная цель Николая всегда и в тревожный период 1838–1839 гг. в особенности.
Стремясь разъединить Англию и Францию и объединиться с Англией против Франции, Николай вынужден был считаться с реальной политикой Пальмерстона на Востоке. Она была враждебна России; «замыслам англичан против нас нет мер; и ежели исполнение в этом останавливается, то это не от чего другого, как от бессилия нам явно вредить», — писал Николай в конце 1838 года.
Николай и Пальмерстон не любили друг друга и знали цену друг другу…
И все-таки император во что бы то ни стало желал соглашения с Англией.
2
Виткевич покинул Кандагар 5 декабря. Зима вступила в свои права. Стояли морозы, на дороги ложился снег.
От Кандагара до Газни дорога шла по узкой долине реки между двумя горными грядами. До Кандагара Виткевич ехал по пустынным степям, а теперь попал в суровую горную страну.
Древний город-крепость Газни, вознесшийся на крутую скалу, запирает подход к Кабулу. Здесь Виткевич задержался на день для отдыха. Он с интересом осмотрел гробницу султана Махмуда Газневи, создателя обширного государства от Аму-Дарьи до Инда, Походы завоевателя в Индию и в Мавераннахр вдохновили Фирдоуси, и он посвятил Махмуду свой труд «Шах-Намэ». Это было восемь веков назад, а ныне от былого великолепия оставались куполы гробницы Махмуда да еще минареты двух мечетей.
Утром 19 декабря путники завидели Кабул. Над ним возвышалась цитадель Бала Гиссар, а самый город, расположенный на широкой равнине в углу, где соединились две горы, был подернут морозной, туманной дымкой.
Всадники въехали в ворота, проделанные в окружающей город стене. Вот, наконец, Кабул!
Узкие улицы, крытые базары, глиняные стены. И все покрыто снегом.
На всадника в невиданном мундире с удивлением глазели кабульцы. А Виткевич с большим вниманием оглядывал прохожих.
Хаджи Мобин повернулся к Виткевичу, ехавшему чуть сзади:
— Мы направимся прямо к мирзе Абдул Самед-хану.
О главном министре эмира Виткевич знал от Гусейна Али, которого в далекий Петербург отправил мирза Абдул Самед.
А мирза Абдул Самед, в свою очередь, знал о Виткевиче из писем своего брата Ходжи Ибрагима, и прибытие русского посланца ожидалось со дня на день.
Мирза встретил Виткевича радушно, оказал ему гостеприимство в своем доме и сказал, что эмир просит русского посла отдохнуть с дороги и на завтра назначает ему прием.
О прибытии русского офицера тотчас же стало известно Массону, и он поспешил к Бернсу.
— Эмир удивлен, — пересказывал Массон то, что узнал от своего соглядатая при дворе эмира. Он не писал никакого письма императору… А письмо в Петербург написал мирза Абдул Самед без ведома эмира, в чем он и сознался… Эмир не знает, что же делать с непрошеным гостем, и приказал держать его в доме мирзы под строгим наблюдением.
Массон, хотя и имел «глаза и уши» во дворце Дост Мухаммеда, однако не распознал хитрости эмира и его первого министра и поддался обману, расчетливо задуманному в Бала Гиссаре.
Эмир был очень доволен, что получил от императора ответ на свое обращение. Конечно, он больше рассчитывал на помощь Англии — Бернс твердо обещал, что генерал-губернатор Индии заставит Ранджит Синга вернуть Пешавар и жить в добром согласии с Афганистаном. Но ответа от лорда Окленда все еще не было. Прибытие посланца от императора должно было, полагал Дост Мухаммед, способствовать успеху переговоров с англичанами. Однако же, чтобы не раскрывать своих карт, выгоднее было разыграть недовольство появлением якобы непрошеного гостя из Петербурга.
20 декабря мирза Абдул Самед-хан сопроводил Виткевича в Бала Гиссар.
Эмир принял его в дурбаре, где находились также генерал Харлан, наваб Джаббар-хан, мирза Имамберды.
Виткевичу с первого взгляда пришлись по душе величественная наружность эмира, его спокойные манеры, простой наряд. А Дост Мухаммед, оглядев казачий мундир офицера, задержал взор на его лице. Твердый и внимательный взгляд, сосредоточенность выражения внушали уважение и доверие к этому человеку из далекой, загадочной северной страны.
Звучным своим голосом эмир в изысканных выражениях приветствовал гостя, усадил его возле себя.
Виткевич сел, затем встал и с низким поклоном передал эмиру свиток с большой печатью на пергаменте:
— Я имею честь вручить вашему высочеству собственное письмо его императорского величества!
Эмир бережно принял письмо и передал его министру. Затем Виткевич вручил письма шаха и Симонича.
Эмир поблагодарил, сказал, что внимательно ознакомится с письмами и назначил беседу с Виткевичем на следующий день.