Дуга большого круга
Шрифт:
Матрос размахнулся, хотел бросить чемодан за борт, но передумал. Он аккуратно поставил его за продуктовый ящик и побежал вниз.
Роман послал третьего помощника к Мельникову узнать, как идет борьба с пламенем.
— Кое-где огонь подавили. Но горит еще здорово, — сообщил третий помощник, тяжело дыша.
— Вижу, что вы упрямы как черт, капитан. Желаю благополучия! — крикнул командир корвета.
Заработали моторы. Корвет, поднимая за кормой высокий бурун, помчался в сторону от «Гурзуфа».
— С флагмана передают: «Полный вперед! Следовать за мной!» —
— Хорошо, — безучастно отозвался Роман.
— Правильно, Роман Николаевич. Все правильно, — услышал капитан тихий голос Снеткова. — Не могли мы иначе поступить. Что бы ни было.
Роману стало легче. Немного слов сказал Снетков, но это были именно те слова, которые хотел услышать капитан.
На мостик пришел боцман.
— Подвели наконец пластырь, Роман Николаевич. Разрешите позвонить в машину, чтобы усилили откачку воды?
— Звоните, Пархоменко. Видите, конвой уходит, — проговорил капитан, испытующе взглянув на боцмана.
— Уходит?.. В машине! Давайте донку на полную. Все, что можете! — закричал в телефонную трубку боцман. — Да, да. Завели… Уходит? Ну и нехай уходит. Доберемся сами как-нибудь. Ну, я побегу.
Роман против воли улыбнулся. Пархоменко — «хитрый хохол», как его называли на судне, вечный скептик, «пират» и муж «гарной жинки», жившей где-то на юге в маленьком собственном домике, — даже не подумал о том, какой опасности подвергается он с уходом конвоя, не подумал о том, что можно бросить судно. Ему сейчас пробоину заделывать надо! Других мыслей, наверное, и нет. Все они такие — его команда. Вон на передней палубе Чехонин неистово месит цемент и кричит:
— Колька, давай пресной воды. Да поворачивайся, поворачивайся, тюлень!
Этот Колька только что пришел на судно из школы юнг. Пацан. И Чуркин здесь.
Огненные языки, вылетавшие из-под полубака, исчезли. С пожаром справляются. Скверно, что повреждена радиостанция. «Гурзуф» без связи.
Роман выпрямился и поднял голову. На горизонте еще были видны суда конвоя… «Гурзуф» покачивался на внезапно появившейся зыби. Пошел мокрый снег. «К лучшему», — подумал Роман.
Командир конвоя контр-адмирал Коллинз поднес к глазам бинокль. Только что его суда отразили девятую атаку вражеских самолетов. Теперь, вероятно, скоро не прилетят. На спокойной, серой поверхности моря плавали мелкие куски льда, оторвавшиеся от близкой кромки.
Катера из английского охранения подбирали попавших в воду людей, снимали их с поврежденных судов и шлюпок. Кое-где виднелись корпуса, объятые пламенем и дымом, некоторые накренились на один борт или, задрав к небу нос, уходили кормой под воду.
Корветы наводили порядок, устанавливали разбежавшиеся во время налета суда согласно походным ордерам следования.
Контр-адмирал нервничал. Он боялся новых налетов. Суда конвоя сильно потрепаны. Нужно как можно скорее уходить дальше, соединяться с русскими военными кораблями. Плохая видимость — снег, туман, пурга — явились бы спасением. Но людей подобрать надо. Поэтому конвой движется средним ходом. Коллинзу казалось, что катера работают очень
— Радио с «Семерки», сэр! — прервал размышления контр-адмирала адъютант, протягивая ему бланк.
Коллинз пробежал глазами текст и чертыхнулся:
— Послушайте, Джефри, что сообщает командир «Семерки».
«По моим наблюдениям, «Гурзуф» серьезно поврежден. Продолжать следование не может. Вероятен взрыв. Капитан категорически отказывается высаживать людей и покидать корабль. На уничтожение поврежденного судна не согласен. Ваше приказание не выполняет». Ну что вы скажете? Как остальные суда?
— Готовы следовать дальше, сэр.
Коллинз взглянул на часы.
— Передайте этому безумцу — мы уходим. Я не могу ждать.
Адъютант вышел, тотчас же вернулся и доложил, что распоряжение командира выполнено.
— Совершенно непонятные действия. Как вы думаете, Джефри, почему русские вопреки здравому смыслу так держатся за свои суда?
— У русских мало судов. Так я полагаю.
— Не знаю. А если у нас было бы мало судов, — кстати, их осталось не так уж много, — что-нибудь изменилось в наших действиях? Дайте бинокль. Так и есть. «Семерка» возвращается. Поднимите сигнал «полный ход». Пусть фанатик пеняет на себя. Жаль людей, но ждать нельзя.
На рее флагманского судна взвился трехфлажный сигнал, крейсер, вздрогнув, прибавил ход. За ним потянулись суда конвоя.
«Гурзуф» медленно шел среди плавающих льдин. Теперь вся надежда была на плохую видимость. Если снегопад не прекратится или, что еще лучше, снова накроет туман, противнику трудно обнаружить одиноко идущий пароход.
После непрерывного грохота, рева, воя и свиста тишина казалась неправдоподобной. Заваленную обломками палубу никто не убирал. С мостика был виден черный выгоревший полубак. Искореженные пламенем листы железа завернулись в причудливые трубки.
Невероятная усталость охватила Романа, и он, поколебавшись, сказал третьему помощнику:
— Я лягу на часок в рубке. Если что-нибудь тревожное, будите немедленно.
Третий, сам невыспавшийся и усталый, понимал, что капитану обязательно нужно дать несколько часов отдыха. Вахты сменяли вахты, люди как-то ухитрялись вздремнуть, а капитан двое суток не сходил с мостика. Сколько раз видели его в шубе, в шапке, склонившего голову на штурманский стол у невыпитого, остывшего стакана чая. Он дремал так несколько минут и снова выходил на мостик. Сейчас Роман спал, притулившись на коротком диванчике, но капитанский сон чуток. Он сразу же проснулся от крика сигнальщика: «Силуэт корабля прямо по носу!»