Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

Кладова Анна

Нелюдь вернулся через полторы недели с богатыми гостинцами. Привез стопку чистой бумаги, затянутой в дорогую кожаную папку с медной защелкой, пузырек с чернилами, пару монографий по травам и их лечебным свойствам Каменского знахаря Божелюба и зачем-то собрание сочинений Сильвонских менестрелей на языке гаутов, которого Олга знать не знала. Правда, книжка содержала в большинстве своем не текст, а весьма добротные цветные картинки и, скорее всего, предназначалась для детского чтения и стоила огромных денег. Зачем Лис купил ее, Олга спросить побоялась. Дареному коню в зубы не смотрят, тем более, если дарит Учитель. Хотя в уме закопошилось маленькое подозрение, что Рыжий и читать-то

вовсе не умеет, а попросту прельстился обилием красочных изображений.

Помимо книг Лис привез одежду в зиму. Кожаную, до середины бедра куртку на куньем меху с богатым воротником, рубашку из козьей шерсти, по низу отороченную бахромой – такие фуфайки ткали чурты и продавали купцам, приходившим за солью к восточным берегам Нутряного моря; так же сапоги из воловьей кожи, два кувшина отменного авирского вина да сладкой кураги и инжира. Никак побывал в портовом городе!

С того дня Олга стала вести летопись своей жизни, перемежая описания краткими научными заметками и наблюдениями, попутно шифруя текст. Лис не мешал, только недобро косился в ее сторону, когда она бралась за перо, и недовольно ворчал, что зря жжет свечи. Иногда поглядывал через плечо на мелкие каракули и подолгу наблюдал, как перо царапает бумагу тонким, смоченным в чернилах острием. Олгу непомерно раздражало это молчаливое созерцание, мешая сосредоточиться. Похоже, Лис ставил перед собой целью довести ее своим глядением до белого каления. Ох, и вредный же, сволочь!

И снова уроки, уроки, уроки… вперемежку с побоями. И снова боль, и дикий танец в лучах жаркого солнца, плавящего острые наконечники летящих мимо стрел и болтов. И снова бег по лесной тропе, осыпаемой жемчужным дождем утренней росы. Прыжки меж бревен, что качаются на толстых канатах впритирку друг к другу и норовят смять гибкое тело, скользящее меж неотесанных сучковатых стволов. И опять боль, ставшая таким же привычным чувством, как слух и зрение. И вездесущий взгляд холодных черных глаз, что страшнее боли. И уроки, уроки, уроки… пока не наступили первые заморозки. Тогда нелюдь снова ушел. Тогда она впервые за полтора года увидела человека.

***

Олга стояла на скальном карнизе, глядя вниз на спокойное золотое море долины, среди которого вкраплениями зеленели пушистые ели, да пламенели клены. Вдоль извилистого русла тихой по осени речки серебрилась ивовая поросль, разбавляя зеленовато-серым холодком осенний пожар. Змея, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца, стоящего высоко в бескрайне-синем небе, всматривалась вдаль, пытаясь различить будущую добычу. Глаз у нее был острый, как у ястреба, что купался в восходящих потоках теплого воздуха, нарезая круги над долиной, и изредка зычно вскрикивал, гордясь своею свободой. Олга краем сознания успела дотронуться до величавой птицы и позавидовать ее счастью. Внутри живота теплом разливалась радость духа, предвкушавшего веселую охоту и свежее мясо на ужин. Или это было лишь Олгино ощущение? Она тряхнула оправленной в почелок головой, проверила, хорошо ли держится лук в налучах на поясе, и принялась быстро спускаться по узкой опасной тропке.

Речка мирно шумела, перекатывая по каменистому руслу мелкие голыши. Олга присела на тропке, внимательно вглядываясь в следы. Отлично! Кабанчик, к тому же однолетка. Глупый, но резвый. Надо будет осторожней с ним. Стоило пустить духа и выследить дичь при его помощи. Змея расслабилась, прикрыв глаза, на миг “растворилась”, привыкая к иному сознанию, и взлетела над осиной, услужливо подпиравшей спину. Бросив беглый взгляд на одиноко стоящую внизу фигурку

девушки в шерстяной рубахе до колен, задумчиво теребящую пряжку широкого ремня, дух потянулся было вдоль мерцающего на тропе следа, но резко развернулся и, мгновение спустя, Олга, с треском продираясь сквозь цепучий кустарник, мчалась совсем в другую сторону, туда, где, забравшись под развесистую еловую лапу, умирал человек.

Эта был мужчина, лет двадцати пяти, с густыми, отливающими медовой желтизной, кудрявыми волосами, забитыми землею и опавшей хвоей. Олга, аккуратно отведя ветвь, склонилась над ним, прислушиваясь к хриплому дыханию, что с бульканьем тяжело рвалось из разбитых губ вместе с кровью. Он лежал, свернувшись калачиком, как младенец в утробе, и хрусткий ледок прихватил разорванную сорочку, вморозив в набрякшую кровью землю. Змея напрягла зрение. Множество мелких ран пульсирующими пятнами покрывали тело. Казалось, кто-то пытался убить его граблями… с очень острыми лезвиями. Порвали воина – а это был именно воин – изрядно, хоть и неглубоко. Но, так или иначе, от больших потерь крови ему грозила скорая смерть.

Олга, присев рядом, провела ладонью по бледной щеке. Совсем холодный. Интересно, сколько он здесь лежит? Человек разлепил опухшие веки и, покосившись на нее мутным взглядом, промычал что-то неразборчивое, и изо рта, густо лопаясь, пошли кровавые пузыри. Ага, похоже, его еще и поколотили! Все легкие отшибли… А глаза-то у него совсем голубые… красивые!

Олга задумчиво почесала кончик носа, оглядываясь вокруг. Потом стянула фуфайку, затем тонкую льняную сорочку. Белое полотно пошло на бинты. Змея присела рядом с мужчиной и, аккуратно развернув и перевязав окоченевшее и оттого непослушное тело, повела над ним рукою, тихонько приговаривая, чтобы успокоить.

– Послушай меня, воин. Я тебе помогу. Только ты, будь другом, потерпи и погоди помирать, договорились?

Зеленый дымок обволакивал раны. Мужчина измученно глядел ей в лицо. Губы его неуклюже шевелились, как два тяжелых жернова.

– Залатаю тебя, будешь, как новенький. Еще повоюешь. Ты, главное, не кричи и не дергайся сильно. Понял?

Олга засунула ему в зубы палку, чтобы ненароком не прикусил язык, глубоко вдохнула холодный прелый воздух и послала короткий силовой импульс.

Если честно, то она действовала на свой страх и риск, не до конца уверенная в результате. В слабом организме нормального человека любое ускорение процессов может повлечь за собой сильнейший болевой шок, и то – в лучшем случае. В худшем – смерть. Живое сердце не вынесет бешеного ритма. А если быть еще честнее, то все вышеизложенное – ничего более, нежели голая теория. Олга не могла проверить свои лекарские способности по известным причинам: не на ком было. Поэтому она не стала рисковать. Достаточно было запереть кровотечение хотя бы ненадолго, иначе до дома его не дотащить.

Сила, пропущенная через ладонь, отозвалась покалыванием в кончиках пальцев. Человек вздрогнул всем телом, изогнулся, выкатив налившиеся кровью глаза, и захрипел, загребая руками комья слежавшейся хвои. Агония длилась мгновение, после чего хрип перешел в долгий протяжный стон. Мужчина обмяк, разжав кулаки. Олга с трудом вынула из крепко стиснутой челюсти расщепленный до сердцевины сучок, мысленно похвалив себя за предусмотрительность, иначе несчастный остался бы без зубов. Человек всхлипнул, пряча глаза. Олга увидела две мокрые бороздки, отчетливо расчертившие грязное лицо, и отвернулась, не желая быть непрошенным свидетелем чужой слабости. Посидев некоторое время, Олга обратилась к мужчине, поднося ему флягу.