Духовная
Шрифт:
Глава 3
Полина Ивановна Земская стояла напротив огромного трюмо в своей новой комнате, в которой было целых три окна. Как ей сказала горничная, раньше эта комната принадлежала покойной жене генерала, в прошлом актрисе и первой красавице Петербурга. Ее портрет висел над камином, и казалось, что он мог принадлежать какой-нибудь древнегреческой богине. Все в комнате было наполнено светом и цветом. И, как казалось самой Полине – легкомыслием.
Все, кроме отражения Полины в зеркале. Даже сменив подрясник на платье, Полина являла собой иллюстрацию выражения «церковная мышь». И невозможно было не заметить, какое впечатление она произвела на генерала с Николаем, да и на нотариуса с гувернером,
Но чуда не произошло. Мужчины явно выглядели разочарованными. И хоть Полина и твердила, что ей нет никакого дела до их мнения, всё-таки чувствовала себя уязвлённой.
Обед прошел спокойно, в отличие от утренней встречи в гостиной. Генерал рассказывал истории о её покойном батюшке, о том какого необычайного ума это был человек. Однако все больше обходился общими фразами, из чего складывалось впечатление, что сам генерал с ним близко знаком не был.
После обеда нотариус пригласил всех ознакомиться с текстом брачного соглашения. Полина попросила его не оглашать публично предложенные ею «Правила супружеского общежития», и с разрешения всех присутствующих нотариус пошёл ей навстречу.
Когда соглашение было подписано, Полина было подумала, что на сегодня все, и хотела откланяться, но тут приехала Александра Михайловна.
До появление этой дамы в жизни Полины, она и не знала, что на свете бывают такие женщины. Женщины, которых боятся генералы. Зайдя в гостиную, Александра Михайловна сразу же завладела всеобщим вниманием, одновременно интересуясь у генерала, как поживает его подагра, отдавая распоряжение лакею по поводу своей коляски, горничной – по поводу своего багажа, при этом всём тут же успевая отчитать Николая Павловича за то, что так долго у неё не появлялся, дать несколько пространных комментариев о погоде в Петербурге и качестве мостовых. При этом в ее движениях не было никакой неловкости, а в речи никакой спешки. Просто без нее в доме было пусто, а с ее появлением в комнате появился безусловный центр притяжения.
Наконец этот самоназначенный центр мироздания обратил внимание на Полину:
– Так вот кто теперь будет жить в комнате Ольги?
Ее слова были язвительные, но глаза теплые и по-доброму лукавые. Александра Михайловна была из тех людей, что с возрастом обзавелись лучиками в уголках глаз, от чего ее от природы красивое лицо стало только милее.
– Вы, моя дорогая, очень красивы. Но пока вы сами не будете готовы это принять, о вашей красоте никто не узнает.
Сказав это, она снова переключила свое внимание на Николая Павловича, заявив, что наводнения в Петербурге это его рук дело, так как сколько же можно заставлять бедных девушек столицы плакать от неразделенной любви? И как хорошо, что скоро он, наконец, женится, и этому безобразию придет конец.
Кто знает сколько еще колкостей смогла бы наговорить эта дама, но тут она обратилась к Штольцу, который, поздоровавшись, хотел было выскользнуть из гостиной, вероятно позабыв, что вырваться из гравитационного поля Александры Михайловны совершенно невозможно.
– А что Австро-Венгерские войска логики и здравого смысла опять отступают?
Поняв, что его раскрыли, Штольц убрал руку с дверной ручки:
– Скорее капитулируют. Против вас, Александра Михайловна, логика, как известно, бессильна.
Глава 4
Полина даже не догадывалась, как сильно изменится ее жизнь в доме генерала. Привыкшая к распорядку в обители, девушка и предположить не могла с какими сложностями столкнется в миру. С приездом Александры Михайловны Николай твёрдо дал понять, что сестре Агриппине лучше вернуться в монастырь, так как теперь заботы о Полине поручаются Александре Михайловне – женщине безупречной репутации, его крестной и близкой подруге его покойной матушки.
Этим же вечером, за ужином Полине озвучили распорядок ее жизни на ближайшие три недели, который вполне можно было бы сравнить с чрезвычайно ускоренной программой обучения Смольного института. За такой короткий срок Полине полагалось выучить все положенные танцы, столовый и придворный этикет, не говоря уже о том, чтобы обзавестись подобающим гардеробом. Ответственной за все эти преображения назначалась Александра Михайловна, которая прямо за ужином написала несколько записок и назначила аж четыре встречи на завтра. К удивлению Полины, одним из ее учителей предстояло стать и Штольцу. Ему полагалась оценить знание Полины в немецком и французском языках, а также разъяснить место генерала Юсупова при дворе и ее обязанности, как будущей хозяйки дома.
Николай же, который очевидно и был организатором ее учебной программы, от общения с Полиной решил устраниться. На том же ужине он заявил, что по делам гильдии вынужден уехать в Москву и планирует вернуться лишь к приему по случаю именин императрицы Александры Федоровны, тому самому событию, к которому Полине полагалось так усердно готовиться эти три недели. Данный прием должен был одновременно стать и первым выходом Полины в петербургское общество, и событием, где будет объявлено об их с Николаем свадьбе.
Дни понеслись с невероятной скоростью, отличия от жизни в монастыре были разительными. Полине казалось, что бессмысленная суета стала отныне ее постоянным спутником. На следующий же день прибыли учителя танцев и музыки и безжалостно раскритиковали её осанку. Затем пожаловал аляповатый господин, который забрал Полинины очки и запросил огромную цену за изготовление новомодного лорнета. Апофеозом стало появление модистки, которая привезла три чемодана готового платья «на первое время», а потом еще взялась снимать с Полины мерки, ужасаясь тому факту, что девушка совсем не носила корсетов, и потому посадить на ее фигуру «хоть что-то» будет неимоверно сложно.
Полина сносила все безропотно, повторяя себе, что это все ради благого дела. В какой-то момент она поймала себя на том, что сравнивает себя со всеми известными ей великомученицами, и сама же пристыдила себе за неуместное сравнение.
После обеда были занятия со Штольцем, который хоть и оценил познания Полины в латыни, однако отметил, что языком науки является немецкий, а языком света – французский, вот почему именно на этих языках Полине следовало бы сосредоточить свое внимание. Штольц был требователен и, казалось, не нуждался в отдыхе. В первый же день он просидел с Полиной в классной комнате шесть часов без перерыва, пока сам генерал не вошел и не пригласил их отужинать.
За ужином Полина молчала, что было крайне невежливо, по замечанию Александры Михайловны. И это замечание стало для Полины последней каплей. Поднявшись из-за стола, она попросила ее извинить и ушла в свою комнату.
***
Прошло много лет с тех пор, как Полина плакала в последний раз. Живя в монастыре, она навсегда уяснила разницу между страданиями и глупыми обидами. Ухаживая за чахоточными или больными оспой, которым оставалось жить несколько дней, она порой забывала поесть и поспать. Но во всем этом был смысл! Она знала, что делает что-то важное и нужное, а тут… Да какая вообще разница какая у нее осанка и тем более соотношение между плечами и талией, если у нее достаточно твердая рука, чтобы шить даже самые сложные раны? Кому вообще нужны эти танцы, если прямо сейчас в обители сестры заняты тем, чтобы помочь малышам-сиротам умыться перед сном? Злые слезы обиды встали в глазах девушки, и через них она смотрела на портрет предыдущей хозяйки комнаты. В эту самую минуту женщина с портрета олицетворяла собой всю бессмысленность светской жизни. Все то, что Полина считала пустым, фальшивым и развратным и от чего сбежала пять лет назад в монастырь.