Дунай. Река империй
Шрифт:
Мирные переговоры с османами в Карловице в 1699 году. Конец XVII – начало XVIII века.
Карловицкая митрополия слыла самой важной в сербском мире, она окармливала всех православных верующих обширных габсбургских территорий от побережья Адриатики до Пешта и Вишеграда. В связи с созданием в 1848–1849 годах внутри Австрийской империи Воеводства Сербия статус митрополии возвысился до патриаршего, а городок Сремски-Карловцы на короткое время даже превратился в столицу новой автономии. В 1920 году, после образования южнославянского королевства, православная церковь разных сербских земель объединилась. Постепенно ее главные административные подразделения переехали в Белград, но первоиерарх, кем бы он ни был и где бы ни находился, до сих пор считается духовным наследником именно карловицкого патриарха. В наследство и как воспоминание о былом величии православным Карловцам остался пяток храмов и представительных зданий, в одном из которых размещены теперь палаты Владыки Сремского. Комплекс Патриаршего двора выстроен в форме буквы “Ш”, с райским розовым внутренним собственно двором, в котором серебряно журчат хладные водные струи. Для городка с населением в девять тысяч человек получить такой дворец – удача, а ведь Сремски-Карловцы могут похвастать еще и соборным храмом Святого Николы, и солидным зданием Богословского семинара, и фонтаном “Четыре льва”.
Якоб Альт. Вид на Петроварадин. 1821 год.
Как раз в годы окончившейся Карловицким миром войны на 1255-м километре Дуная, на правом его берегу, на месте старых турецких укреплений, был заложен мощный “боевой корабль”, которому с той поры надлежало твердо стоять на страже христианских ценностей. Крепость Петроварадин на приречном холме посреди болота начали строить в 1692 году по приказу нидерландского герцога Карла Евгения де Круа, видного кондотьера. За четверть века военной карьеры этот де Круа успел послужить четырем разным государям и стать фельдмаршалом двух (по другим данным – даже трех) армий. В отличие от датской, австрийской и саксонской, русская служба герцога оказалась неудачной: в 1700 году в сражении под Нарвой он попал в плен к шведам и в плену же умер. Тело военачальника почти два века пролежало в соборе в Ревеле (теперь известном нам как Таллин) в гробу со стеклянной крышкой, составляя предмет интереса любопытствующих.
“Венгерский Гибралтар” на Дунае возводили почти сто лет, и к тому моменту, как построили, эта мощнейшая крепость – бастионы, равелины, четыре сотни пушек – фактически утратила военное значение, поскольку линия фронта с османами сместилась далеко к югу [73] . В конце XVII – начале XVIII века фортификации все-таки выдержали пару-тройку серьезных турецких осад, а потом использовались в качестве тюрьмы для столь разных инсургентов, как вождь Первого сербского восстания [74] Георгий Петрович Карагеоргий и будущий коммунистический маршал Иосип Броз, в пору заключения – унтер-офицер австро-венгерской армии, попавший под арест за свои пацифистские взгляды. Крепость интересна еще и тем, что минутная стрелка на ее башенных часах короче часовой (якобы чтобы дунайские рыбаки могли четче разглядеть время). В последние годы в Петроварадине проводят музыкальный фестиваль EXIT с участием рок-звезд калибра Sex Pistols и Franz Ferdinand, которые играют погромче любых военных оркестров. А когда стихает музыка, крепость превращается в идеальное место для прогулок мамаш с колясками – она просторна, пустынна и скучна.
73
Самая большая крепость средневековой Сербии, Смедерево, также находится на Дунае. Этот каменный треугольник со стороной в полкилометра построен у впадения в Дунай речушки Йезавы во второй четверти XV века по приказу деспота Джураджа Бранковича. Девятнадцать башен Большого Града и шесть башен Малого напоминают очертаниями константинопольские; собственно, крепость и планировали византийские архитекторы. Смедерево оказалось последней столицей средневекового сербского княжества, павшей в 1459 году под натиском османов. Главный урон памятнику нанесли не осады и штурмы, а взрыв складов с боеприпасами летом 1941 года, когда турецких оккупантов сменили немецкие (в одночасье погибли две с половиной тысячи человек). Стены Большого Града находятся в неважном состоянии, в Малом идут кое-какие реставрационные работы. Можно представить себе, что за впечатление этот оборонительный комплекс производил на современников взятия Константинополя. Сейчас Смедерево с населением в 65 тысяч человек – последний крупный сербский порт ниже Белграда по течению реки и столица Подунавского округа. В городе расположен единственный работающий в Сербии металлургический комбинат Zelezara Smederevo.
74
Первое сербское восстание (1804–1813) – выступление сербского народа под руководством Георгия Петровича (Карагеоргия) против османского владычества. Восстание, в ходе которого сложились некоторые институты сербской государственной власти, потерпело поражение. Второе сербское восстание (1815–1817) способствовало созданию автономного Сербского княжества. В 1878 году княжество признано независимым, в 1882 году провозглашено королевство Сербия.
Нови-Сад. XIX век.
Петроварадинской твердыне обязана своим возникновением столица Воеводины, Нови-Сад. Такое название, на латинский манер (Neoplanta), придумала городу в 1748 году, как считается, просвещенная австрийская императрица Мария Терезия. Прежде-то основанное торговцами-славянами напротив крепости селение именовалось просто “сербский город” (Ratzen Stadt) [75] . К началу XIX века расположенный в южном поясе венгерских земель двадцатитысячный Нови-Сад снова стал оправдывать прежнее название, поскольку по численности населения обошел остававшийся под османским контролем Белград, ведь сербы еще только боролись за создание своего государства. Нови-Сад пострадал в ходе революционных событий 1848 года, на две трети выгорел и потерял половину населения, однако сохранил романтическую репутацию “сербских Афин”: здесь издавались главные обновленческие газеты, здесь открылся первый сербский театр. В социалистическое время Воеводина, в которой и теперь проживает значительное венгерское меньшинство, имела равный Косову статус автономной области в составе Сербии, то есть была в некотором роде недореспубликой. Бурные политические перемены последних десятилетий превратили Нови-Сад в национальный город номер два, а кое в чем, прежде всего по части культуры, и в успешного соперника Белграда.
75
Ratzen (нем.; серб. – раци) – этноним, использовавшийся в европейских странах для обозначения сербов. Термин происходит от топонима Рашка, это историческая местность на юго-западе современной Сербии, где, как считается, в конце XII века было образовано одно из первых сербских княжеств. На европейских картах XVI–XVIII веков область расселения подунавских сербов часто обозначалась как Rascia. Сербы воспринимали этноним “раци” как оскорбительный, и к началу XIX века он вышел из употребления.
Центральная площадь Нови-Сада. Фото 1900 года.
В Нови-Саде живут несколько моих добрых знакомых, некоторые из них – вроде писательницы Мирьяны Новакович, автора историко-вампирской саги “Страх и его слуга” (вот как тонко она описала габсбургскую военную действительность: “За армией тянулся целый Дунай беженцев и целая Сава турецких шпионов”), – даже перебрались в этот без малого четвертьмиллионный город из Белграда, предпочтя мельтешению мегаполиса плавный ток Дуная и прекрасный, пусть и статичный, вид на Петроварадин. Умом я понимаю, в чем заключаются нови-садские прелести: ты находишься “по ту сторону” от Востока. Да, дыхание Балкан здесь чувствуется, но Воеводина вовсе не Балканы. Здесь другой космополитизм, здесь на губах привкус венгерской паприки, тут все по сербским меркам слегка по-немецки, а в харчевнях как местное блюдо подают словацкие галушки. Но вот внутренне, душой, я этот город чувствую довольно плохо: он вроде бы и в меру красив, и вполне современен, пусть даже и лишен ошеломительных объектов архитектуры, разных пикантных особинок и прочих предметов красоты. Может, такое отношение к Нови-Саду возникло оттого, что Сербию я знаю лучше многих других дунайских стран: чем детальнее знакомство, тем больше сомнений в точности понимания.
С Воеводиной тем не менее связано одно из самых сильных моих дунайских впечатлений. Как-то ранней осенью в хорошей компании я направлялся из Белграда в Нови-Сад, это путешествие от одного большого города к другому недлинное, не будет и сотни километров. На полпути мы отклонились от шоссе и, попетляв по зеленым лужайкам, грунтовой дорогой выбрались к старому руслу Дуная, заброшенному не только людьми, но и природой и оттого, наверное, смиренному. На берегу стоял беленький домишко с черепичной крышей, из трубы вился дымок, в кирпично-железной пеке (это такая печка) у плетеного забора подрумянивался поросенок, а в большом котле над костром булькал сдобренный пряностями рыбный суп. Заведение – только для своих, поскольку чужому ну как сюда попасть, – называлось “Край света”. Здесь не было ни асфальта, ни глупой музыки, ни электричества, ни ресторанного меню; здесь вообще не обнаруживалось никаких следов неправильной цивилизации; здесь была тишина, которую позволено нарушать только птицам, лягушкам и комарам, были лихорадочный закат да высокая простонародная кухня, обязанная своими достоинствами не новым технологиям, а натуральным продуктам и легким рукам повара. Мы сидели рядком за грубым столом в тени деревьев и хлебали обжигающую чорбу из глиняных мисок. Хлеб ломали руками. Сидели молча, потому что не надо было ничего говорить; случаются такие моменты, когда созерцание важнее беседы.
Русло реки покрывала тонкая ткань водорослей, вода остановилась, потому что ей уже некуда было течь, она добралась до края света. А на другой свет через старый Дунай уходили широкие деревянные мостки, в никуда, в полупрозрачное марево ряски и воздуха, потому что солнце слепило глаза и дальнего берега не было видно. Этот, наш мир заканчивался миской похлебки и чугунным казаном, а тот существовал в ином измерении, нематериальном, рождался из непонятного зеленого свечения.
У Иво Андрича, в творчестве которого идея разделения и объединения народов, как пишут литкритики, является чуть ли не основной, есть духоподъемное эссе “Мосты”, короткое, всего-то на две странички и один абзац. “Они принадлежат всем и каждому, одинаково относятся ко всем, – поет автор осанну мостам, – полезные, воздвигнутые всегда осмысленно, там, где в них возникает наибольшая нужда, они более долговечны, чем прочие сооружения, и не служат ничему тайному и злому”. Текст отлично написан, но каждый его вывод легко обратить в противоположность, потому что искусство свободного обращения со словом позволяет литератору вести мысль читателя едва ли не в любом направлении. В этом своем эссе Андрич выражает веру в благородное человеческое начало, мосты для него – “стремление людей связать, примирить, соединить… дабы избежать раздела и разлуки”. Ой ли?! А что, если это вовсе не так? А если задача в том, чтобы “завоевать, подчинить, поработить”? Ведь именно поэтому император Траян строил мост через Дунай на пути в Дакию, а Людовик VII – на пути к Господнему Гробу. А если мосты недолговечны, если их разрушает советская артиллерия или натовская ракета, пусть даже в целях борьбы с мировым злом?
Дальнее движение представляется романтику Андричу единственной достойной стремления целью, поскольку “наша жизнь – переход, мост, края которого уходят в бесконечность… А вся наша надежда на той стороне”. И вот я глядел на ту сторону реки, но не видел другого берега, мне мешали теплые солнечные лучи. Почему же все-таки наша надежда не на этой стороне, не на этом – ближнем, своем – краю света?
11
Дунай. Русские берега
Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!
Звучной славой украшайся.
Магомета ты потрёс!
............................
Воды быстрые Дуная
Уж в руках теперь у нас;
Храбрость Россов почитая,
Тавр под нами и Кавказ.
Для простоты давайте будем считать, что Киевская Русь – средневековое государство, возникшее в результате объединения восточнославянских и финно-угорских племен под властью княжеской династии Рюриковичей, – основана в 862 году. Именно тогда, если верить “Повести временных лет” летописца Нестора, послы уставших от междоусобиц чуди, ильменских славян, кривичей и племени весь призвали из-за моря в Ладогу и Новгород варяжского конунга Рюрика (от древнескандинав. Hrorekr – “славой могучий”). Или же варяги попросту завоевали славянские земли. “Славой могучий” явился в районы будущего княжения не один, но вместе с братьями Синеусом и Трувором, а также со всем своим родом, названным в летописях русь. Самое известное (выдуманное художником и скульптором академиком Михайловым) изображение Рюрика – трехметровая бронзовая скульптура на среднем ярусе памятника “Тысячелетие России” в Новгороде: суровый дядька в остроконечном шлеме, запаянный в кольчугу, поверх которой накинута звериная шкура, опирается на щит с надписью “Лета 6370”. Эта дата в переводе с византийского счисления как раз и обозначает “начало земли русской”. Смотрит новорусский князь на юг, как следует из символики монумента, в сторону Киева. И в сторону Дуная.
Сведения о раннем детстве нашего Отечества основаны на мифических и полумифических сказаниях. Быть может, “начало русской истории” стоит сдвинуть на десятилетие вперед или назад (как это сделал автор 29-томной “Истории России с древнейших времен” Сергей Соловьев). За два года до официальной даты “полюбовной сделки” варягов и славян итальянские и византийские хронисты зафиксировали, возможно, первый набег руси на окрестности Царьграда. Известно даже число – 18 июня: “Пришли росы на двухстах кораблях, которые представительством Всеславнейшей Богородицы были повержены христианами, полностью побеждены и уничтожены”. “Представительство Всеславнейшей” – это божественная риза Девы Марии, которую окунули в море напуганные варварами византийцы, после чего Босфор разбушевался и разметал русские корабли. Варвары убрались на север без решительной победы, хотя и с богатой добычей. Ушли тем же путем, которым пришли: не по суше через Балканы, а на ладьях-дубасах по Черному морю и Днепру.