Дунай. Река империй
Шрифт:
В русских былинах, песнях и обрядах Дунай, с одной стороны, главная река, центр, притягивающий к себе множество водных потоков. С другой стороны, Дунай представляет собой рубеж, за которым заканчивается всякая привычная жизнь, иногда заканчивается жизнь вообще. Обиженные князем Владимиром богатыри покидают родную землю и уходят обычно за Дунай. В песнях переправа через Дунай символизирует брачный союз; невесты прощаются с рекой как с воплощением девичьей вольности; Дунай еще и символ свободы – река заодно с девицей, если та не хочет вступать в брак. Дунайская вода исцеляет больных и раненых, но связана и со смертью. Вот занемогший постылый муж просит принести ему воды из Дуная, но жена не торопится бежать к берегу с коромыслом, и супруг умирает. Часто Дунай – та самая “Забудь-река”, за которую лежит последний путь и из-за которой никому не суждено вернуться. В заговорах нередок мотив святости Дуная, а в святочных песнях встречаются припевы “Да и за Дунай”, “Дунай, Дунай, больше век не знай”.
Один из старых мотивов русского фольклора, связанных с Дунаем, встречается в “Слове о полку Игореве”: Ярославна из Северской земли собирается “зегзицей” (кукушкой) и лететь “по Дунаеви” в поисках любимого. Степан Разин, как рассказывает народная песня, в конце жизни оказывается на Дунае: атаман просит перевезти его на другой берег и похоронить у “белого камешка” на перепутье дорог. “Бел горюч камень” в русском эпосе – “пуп земли”, центр Вселенной, у которого сходятся пути. Значит, сходились они и на Дунае. Персонажами русского фольклора выступали наряду с Дунаем Дон и Днепр Ивановичи, а также их не снабженные отчествами сестры, например Двина, Вазуза, Волга.
Хотя в былинные эпохи восточнославянские племена населяли лишь верховья Волги, да и то слегка, именно Волга по итогам тысячелетия русской истории – главная река Отечества. В летописях X–XI столетий Волга обозначалась как дальняя граница Древней Руси, а с XVI века, по тонкому замечанию этнографа, “в волжских водах отразилось расширение русского государственного горизонта”. Это правда: начиная с походов Ермака Тимофеевича Волга превратилась в отправную линию рискованных и прибыльных предприятий по приращению пространств России. Вот примерно такой же линией во второй половине Х века служил для ратников князя Святослава Дунай, с теми только поправками, что ратники эти в большинстве своем не знали Христа и чувство родины у них было совершенно иным, поскольку иной была сама родина. Но к тому времени, когда на волжских берегах стали разворачиваться значительные русские события, Дунай для России оказался потерян: и фактически, как рубеж завоеваний, и, в заметной мере, в качестве художественного образа. Метафизически рассуждая, Дунай – это Волга наоборот: ведь если русскому продвижению на юго-запад в середине XIII века положила предел монгольская экспансия, то триста лет спустя русские погасили последние очаги Золотой Орды на восточных, волжских берегах, в 1552 году завоевав Казанское, а в 1556 году Астраханское ханства.
Волга, крупнейшая европейская река, целиком протекает внутри и посередине России, а до Дуная русские, получается, толком так и не дотянулись. А тянулись ведь после Святослава, от Петра I до Николая II и Иосифа Сталина: два с половиной столетия изнурительных войн, чередовавших успехи с неудачами. Пролитая кровь не окупилась, русская имперская идея потерпела на дунайских берегах историческое поражение, в конце XX века страна снова потеряла выход к дельте. Такая река не может служить метафорой русской победы, потому и нет ей заметного места в новом отечественном эпосе.
Дунай вообще оказался слишком велик для расчерченной на небольшие национальные парцеллы Центральной Европы – он общий и ничей, он воплощает идею транзита, соединяя и разделяя разные языки и народы. Отсюда и уникальность понятия “придунайские страны”, ни об одной другой реке так не скажешь, нигде больше в мире одни и те же берега не собрали такого количества государственных флагов. А Волга протянулась с севера на юг русским стержнем, национальным позвоночником, стала народным идеалом вожделения и обладания от макушки до пяток. После развала советской империи Казахстану достался только один рукав волжской дельты, Кигач. Волга – женское начало России, мать-река, и образ ее – парафраз народного страдания (бурлаки) и народной жертвенности (“За Волгой для нас земли нет!”), русского бунта (Степан-Емельян Разин-Пугачев) и русского подвига (Сталинградская битва). Волга – метафора национальной судьбы, и этот образ закреплен в массовом сознании мифологией XIX и XX столетий, причем советская традиция естественным образом продолжила русскую. Волга многократно описана, нарисована, воспета, переосмыслена деятелями русской культуры. Вот Russian Volga Top 5: Николай Некрасов, Илья Репин, Максим Горький, Федор Шаляпин, Людмила Зыкина. Дунаю, конечно, не под силу выставить столь сильную пятерку в отечественной культуре. Так что это Волга – река русских вечности, воли и постоянства. Не зря Волга, говоря словами Александра Твардовского:
Семь тысяч рек,Ни в чем не равных:И с гор стремящих бурный бег,И меж полей в изгибах плавныхТекущих вдаль – семь тысяч рекОна со всех концов собрала…Волга однажды взята русскими и никому не отдана, а потому она и есть Россия, даром что на берегах ее обитали и обитают татарские, башкирские, чувашские инородцы. Но если Волгу русские не отдали, то Дунай они так и не завоевали. Русская Волга течет не тихо, не скоро, а как следует. “Из какой реки воду пить – той и славу служить!”
В 1711 году Петр I, воодушевленный успехами в войне против шведов, решил повторить подвиг князя Святослава и совершить глубокий поход за Дунай. Царь надеялся поднять на борьбу с турками христианских вассалов Османской империи, но его кампания окончилась неудачей. У реки Прут, южнее Ясс, русская армия попала в окружение; Петр завершил поход ценой потери берега Азовского моря. Дунай увидели лишь пять тысяч драгун из дивизии генерала Карла Ренне. Его экспедиционный корпус в день подписания мирного договора, не зная о царской капитуляции, штурмовал приречный город Браилов (теперь Брэйла в Румынии). Дауд-паша с гарнизоном простоял ночь и сдался, но получил крепость обратно через трое суток, как только из Ясс прибыли вестовые.
На берегах Дуная русские толком не воевали несколько веков и вот вернулись. Поговорка “Дунай шумит – русские идут” наполнилась смыслом: Российская империя провела на речных фронтах семь войн против турок – пять выиграла, две проиграла. Если я верно посчитал, в XVIII–XIX веках состояние войны на территориях, прилегающих к Нижнему Дунаю, продлилось в общей сложности почти тридцать лет. От кампании к кампании зона боевых действий все дальше смещалась на юг, русские сражались на чужой территории и постепенно приращивали свою. Эти войны для обоих противников были в равной степени захватническими, Петербург и Стамбул выясняли отношения на своих окраинах. Лозунг защиты христианским царем единоверцев идеологически столь же малосостоятелен, как лозунг джихада под знаменем пророка, мотивировка “православные против басурман” годится только для внутреннего пользования, поскольку ничем не отличается от мотивировки “правоверные против гяуров”. Не срабатывает и “теория прогресса”: государство Османов, как считают многие историки, до поры до времени было и либеральнее, и просвещеннее государства Романовых.
Петербург обосновывал свой порыв за Дунай и “морально-нравственными” обстоятельствами, о которых подробно писал, путешествуя на рубеже XIX и XX веков по Балканам и ссылаясь на более ранние исследования славистов, этнограф и губернатор Бессарабии Алексей Харузин: “Русское национальное самосознание может утвердиться лишь тогда, когда найдет в себе естественную опору в более широком славянском племенном самосознании. Последнее должно его питать и придавать ему более определенный и осмысленный характер”. Во имя этого “славянского братства” русские вступались перед турками за сербов и болгар, но ощущение этноязыковой общности не мешало России в те же годы кровавым образом подавлять восстания в Польше. Герои России, лучшие шпаги империи, кавалеры Святых Георгиев верой и правдой служили царю и жаждали наград, титулов, положения. Любовь к Отечеству воплощалась в преданности монарху. Во имя этой преданности Александр Суворов ловил Емельяна Пугачева, Иван Дибич разоблачал декабристов, Михаил Кутузов усмирял польских конфедератов и крымских татар, Иван Паскевич боролся с Венгерской революцией.
Дунай целое столетие оставался главным рубежом большинства крупных маневров российской и османской армий западнее Черного моря: хитро форсировать реку, овладеть крепостью на правом или левом берегу, осадить или удержать ее было задачами множества кровопролитных эпизодов боевых кампаний. Силистрия, Рущук (теперь Русе в Болгарии), Журжа (Джурджу в сегодняшней Румынии) многократно переходили или передавались из рук в руки. Крепости в низовьях Дуная – Килия, Исакча, Тулча, Галац, Браилов – на время военных конфликтов становились русским тылом. Постепенно ось противостояния “сползла” к хребту Стара Планина (другое название – Балканские горы). В 1829 году армия генерала Дибича преодолела считавшиеся до того неприступными перевалы и впервые на время заняла Варну, Бургас и Адрианополь (Эдирне).