Дунай. Река империй
Шрифт:
От морвокзала веет духом дальних странствий, но отсюда так просто не отправишься в плавание, хотя билетные кассы по старинке обещают путешествия в Одессу, Килию, Вилково. Неурочный час? Скорее неурочная эпоха: регулярные местные пути сообщения разорвались после кончины Советского Союза, остались только дорогущие трансдунайские круизы, с которыми периодически прибывают в Измаил нагруженные немецкими и австрийскими гостями теплоходы. Наверное, поэтому грустен дежурный по вокзалу, капитан-лейтенант в хрусткой рубашке с погонами: “С тем, что было у нас при Совдепии, никак не сравнить”. Невесела и местная рива имени Капикраяна, подржавевшие причалы заперты навесными замками, “лов рыбы в акватории порта запрещен”. Закрыта новехонькая часовня Святого Николая – на месте той, что была поставлена когда-то на дунайском берегу в честь небесного покровителя моряков и в память об обращении казаков Осипа Гладкого в подданство России. Или, если принять другую версию истории, в знак предательства последним кошевым атаманом Задунайской Сечи казацких идеалов вольности и товарищества.
О том, что Дунай теперь мертвая река, я слышал в Измаиле не раз и не два: на фарватере и впрямь не увидать ни лихтеровоза, ни баркаса, ни катера. А когда-то, вздыхают мои собеседники, что ни вечер – и на реке, и на набережной бурлила жизнь, порту не хватало причалов, за столиками ресторанов туристы соседствовали с моряками дальнего плавания и их подругами. Сегодня терраса кафе “Пикник” безлюдна. Но Измаил хочет оставаться воротами в заморский мир. Оттого меню “Пикника” так усердствует с грамматикой, переперчивая название блюда французским прононсом – “бульйон”. Я не рискнул, выбрал фаршированные овощи по-бессарабски.
В центр Измаила от набережной ведет широкая аллея, продуваемая дунайским сквозняком и пролетаемая комарами: с одной стороны, за линией пирамидальных тополей – камыши и озерцо Лебяжье, с другой – забор торгового порта. Впереди, за шалманом со сложным названием Opera lounge & music hall, – единственный небоскреб Украинского Придунавья, бетонно-стеклянный леденец офиса пароходства. И оно знавало лучшие времена. Мой визит в музей предприятия оказался сорван экономическим кризисом. Пароходство работает на три четверти мощностей, поясняет привратник, у каждого отдела свой график, “музейные уже сдали ключи”. Ну ладно, следую дальше под звуки музыки из бара “Роксолана”: “Шаланды, полные кефали…” с посвистом и гармонью. Измаил – райцентр Одесской области, здесь эта песня обречена на вечную популярность.
Степи Буджака теряют зеленый цвет жизни уже в июне, потом их выжигает солнце. “Ну где вы еще увидите, чтобы липы цвели в конце мая?” – спросили меня приветливые сотрудницы Измаильской картинной галереи. Действительно, ну где еще? В художественном музее – отличная, не районного ранга коллекция, от старообрядческих икон до декоративного западноевропейского фарфора. Но главное, конечно, родные просторы и кумиры Отечества на все лады: мятущийся Пушкин на черноморском берегу и печальный Пушкин по дороге в Измаил, Петр Чайковский в березах и Тарас Шевченко в раздумьях, протяжные дунайские закаты, сирень, подсолнухи, тополя, граф Суворов и царь Петр, “Восход Луны” и “Осенние лучи”. До меня в галерее был долгий утренник: раскрасневшиеся школьники читали стихи для умиленных родителей и торжественных учителей. Так в Измаиле закончился учебный год-2013. У сухого фонтана в городском саду выпускники азартно фотографировали выпускниц. Весна принесла в низовья Дуная моду на лакированные ботильоны с толстыми каблуками.
Украинские автотранспортные предприятия закупили в Испании большую партию подержанных междугородных автобусов. Эти машины разъезжают по бессарабским маршрутам, не снимая иберийской униформы. На перекрестке дорог с указателем на деревню Утконосивка я увидел рейс с опознавательными знаками компании Gonzalo de Reina, а на измаильском автовокзале дожидался пассажиров el autob'us с надписью Trujillo. Мне кастильского шика не досталось: путь в украинскую столицу старообрядчества Вилково пришлось проделать в раздолбанном “Икарусе”, и это тряское путешествие на три часа вернуло меня в юность. Под пение Жени Белоусова и “Ласкового мая” автобус то летел, то тащился по дорогам местного значения, асфальт которых не латан, поди, с той самой поры, когда советская электропопса слыла горячей новинкой музыкального рынка.
В этой непростой дороге я пытался освежить знания о том, куда направляюсь, изучая книжку “Вилково: город в дельте Дуная”. “Вилково красиво, – решительно приступают к делу авторы. – Вода, зелень и белоснежные домики, став его сутью, сделали облик города интимно-прекрасным. Здесь чувствуешь себя частью мудрого мира. Здесь видишь: плоды трудов тяжких одаривают красотой”. В туристических проспектах Вилково характеризуют еще пафоснее, называют “украинской Венецией” с прямым намеком на то, что протянувшиеся вместо некоторых улиц городка широкие канавы с дунайской водой – родные братья canali di Venezia. Ту же линию сравнений, которой возмутятся и в Пассау, продолжает двухэтажная гостиница “Вилковская Венеция”, под которую ловко перестроено бывшее здание дома быта. Скажу прямо: такие параллели оправданны разве что для цвета воды, и в Лагуне, и в Дунае почти одинаково зеленовато-мутной. Но это не значит, что Вилкову, основанному староверами в 1746 году под названием Липованское (как гласит предание, в устье реки, теперь отодвинувшемся на два десятка километров от морской линии из-за продвижения дельты), нечем гордиться. Насчет “мудрого мира” и “тяжких трудов” сочинители краеведческой книги, пожалуй, правы. Да и выспренность их объяснима: если ты не влюблен в землю, на которой родился, – какой бы она ни была – тогда нечего на этой земле и жить.
Памятник вилковскому древлеправославному, легко несущему от бронзовой перволодки тяжкий крест, таится под сенью ив и акаций на берегу Килийского гирла Дуная. Но, фигурально говоря, берег реки в Вилкове едва ли не повсюду: старые кварталы города прорезаны сетью естественных и рукотворных (такие называют здесь ериками) каналов. Кое-какие из этих каналов не чищены, да и весь город не может похвастаться благоустроенностью в том смысле, какой вкладывают в это понятие в странах дунайского верховья. Если где чисто, то бедненько, если где зажиточно, то за забором, между которым и протокой уложен узкий дощатый тротуар, кладка. Главный речной проспект Вилкова именуется Белгородским каналом, основной транспорт Вилкова – моторные или весельные лодки. Весло смешно называется на староверском наречии “бабайка”, еловые лодки с высокими носами и низкими бортами, разрезающие, а не раздвигающие волну (“чтобы не тянула воду”), разных типов и размеров, строят здесь по древним правилам специальные мастера, равных которым, понятно, не сыскать и на верфи в Венеции.
В отличие от Измаила Вилкову, даже будь на то желание его жителей, от реки не отвернуться, потому что Вилково фактически и есть сама река. Дунай разделился здесь на многочисленные рукава, раздробил землю на сотни больших и маленьких островов да еще намывает новые, наступая на восток. Килийская дельта (ниже Вилкова) – самая молодая часть устья Дуная, она начала складываться около четырехсот лет назад, двигается и мельчится до сих пор. Вот песчаная коса Новая Земля в самом дальнем углу дунайских владений Украины: она вспучилась на поверхности моря в трех километрах от острова Лебединка на памяти нынешних сорокалетних и ежегодно прирастает сотней метров песчаных пляжей, на которых гнездятся чайки-хохотуньи. Даже ихтиологи, чтобы не пугать птиц, приезжают на этот клочок суши, который когда-нибудь соединится с материком, только раз в сезон. Килийскую дельту продают туристам еще и как “самую молодую территорию Европы”, с чем как раз не поспоришь. И территорию самую далекую: почти сразу за Вилковом, там, где Дунай впадает в Черное море, заканчивается любая земля вообще.
ЛЮДИ ДУНАЯ
САМУИЛ ШВАРЦБУРД
мечтатель и террорист
Родился в 1886 году в Измаиле в еврейской семье, рано потерял мать. Вырос в городе Балта на юге Подольской губернии. В юности увлекся левыми идеями, во время Первой русской революции распространял большевистскую газету “Искра”, провел несколько недель в тюрьме. Опасаясь нового ареста, бежал за границу. В Австро-Венгрии присоединился к анархистскому движению, был сторонником практики “революционной экспроприации”, своим политическим кумиром считал Петра Кропоткина. В1910 году обосновался в Париже, работал часовщиком. После начала Первой мировой войны вступил в Иностранный легион, затем служил в 363-м пехотном полку французской армии. Кавалер ордена Боевого креста. Получил тяжелое ранение в битве на Сомме и после демобилизации в 1917 году вернулся в Россию. В Петрограде вступил в Красную гвардию, командовал эскадроном в бригаде Григория Котовского. В конце 1919 года эвакуировался из занятой Добровольческой армией Одессы, воспользовавшись статусом французского военного пенсионера. Вернулся в Париж, открыл часовую мастерскую. Активно участвовал в рабочем движении, был известен в организациях анархистов, вступил в просоветский Союз украинских граждан во Франции. Под псевдонимом Бал-Халоймэс (Мечтатель) издал на идише несколько поэтических сборников, цикл военных рассказов, пьесы и книгу мемуаров.
В годы Гражданской войны в России родственники Шварцбурда стали жертвами погромов. Одним из виновных в организации этих преступлений в еврейских кругах считали атамана Симона Петлюру. В 1926 году Шварцбурд спланировал ликвидацию бывшего председателя Директории Украинской народной республики. 25 мая в центре Парижа, опознав свою жертву по фотографии в газете, Шварцбурд убил Петлюру пятью выстрелами в упор. Некоторые историки считают этот теракт инспирированным советской разведкой заговором. Шварцбурд не пытался бежать от полиции, заявив журналистам на месте преступления: “Я убил великого убийцу”. Проходивший в Париже судебный процесс стал модной политической темой, в защиту обвиняемого выступали многочисленные интеллектуалы и политики – от Ромена Роллана и Максима Горького до Альберта Эйнштейна и Александра Керенского. Большинством голосов присяжных подсудимого оправдали, он вышел на свободу. Шварцбурд скончался в 1938 году, его прах перезахоронен в Израиле.
Приезжему вряд ли дано понять, в какой степени вилковское староверчество сегодня – этнографическая приманка для гостей, в какой – местная легенда, дань традиции, а в какой – высокая духовность. Службы в двух из трех городских храмов проходят по старому обряду, прохожие приветствуют знакомых уважительным “Бог на помощь”, даже молодые женщины часто носят глухие одноцветные платки, многие мужчины – с бородами. Впрочем, и я с бородой, а первый за день пьяный вилковский бородач повстречался мне уже в семь сорок пять утра. Наша интеллектуальная беседа произошла на мостках, где я дожидался лодки для поездки на нулевой дунайский километр. В ходе общения выяснилось, что в таком месте, как Вилково, – хоть по старому, хоть по новому обряду – не пить невозможно, даже глупо: на плодородном речном иле произрастает виноград уникального сорта “новак”, из которого в каждом домохозяйстве производят вроде бы легкое, но на поверку ох какое коварное вино. Этого чудесного напитка, ценою в грош за объемистую пластиковую бутыль, в Вилкове ненамного меньше, чем воды в Дунае. Прощаясь, местные жители якобы даже говорят друг другу (или, может, раньше говорили): “Спаси Христос за хлеб, за соль, за стаканчик вина!”