Дурак
Шрифт:
— Глаголешь ты поспешно, дочь моя, и, похоже, бесновата до пеноизверженья. Успокойся и реки свою жалобу. Как оскорбил тебя мой шут?
— Он трахнул меня грубо, против моей воли и кончил слишком быстро.
— Взял тебя силою? Карман? Да в нем и на праздничном пиру не будет восьми стоунов. Силой он и кошки не возьмет.
— Это неправда, государь, — молвил я. — Ежели кошку отвлечет рыбка, то… ну, в общем, неважно…
— Он надругался над моею добродетелью и девственность мою нарушил, — продолжала Регана. — Я желаю, чтобы вы его повесили, — притом повесили
Я молвил:
— Что распалило кровь возмездьем вам, принцесса? Я лишь собирался пить чай с Корделией. — Поскольку малютки в зале не было, я надеялся, что одно упоминанье имени ее расположит ко мне старого короля. Однако Регана только больше распалилась.
— Снасильничал меня, воспользовался мной, как низкой шлюхой, — продолжала она, сопровождая свои речи такой пантомимой, что просители не выдержали. Некоторые принялись мутузить себя кулаками по головам, прочие рухнули на колени, хватаясь за промежности.
— Нет! — рек я твердо. — Многих дев брал я украдкой, нескольких — коварством, каких-то — очарованьем, пару взял по ошибке, потаскушку-другую — монетой, а когда все прочее бывало тщетно, уламывал мольбами. Но божьей кровью клянусь, никого не брал я силой.
— Довольно! — рек Лир. — Не желаю больше слушать. Регана, запахнись. Как я постановил, у нас тут власть закона. Устроим суд, и если негодяя признают виновным, я лично прослежу, чтоб его вздернули дважды. Итак, устройте суд.
— Прямо сейчас? — спросил писец.
— Ну да, — ответствовал король. — Что нам потребно? Пара ребят для обвиненья и защиты, вон тех крестьян возьмем в свидетели. Процедура должная, тело у нас есть {3} , погода позволяет, что там еще? Дурак будет болтаться, свесив черный свой язык, еще до чая. Устроит ли тебя сие, дочь моя?
Регана закуталась в платье и лукаво отвернулась.
— Ну, наверное.
— А тебя, мой шут? — И Лир мне подмигнул, отнюдь не исподволь.
— Так точно, ваше величество. Присяжных можно взять из тех же свидетелей. — Надо же хоть как-то постараться. Если судить по их реакции, меня все равно должны оправдать — на основании «кто первым бросит в него камень». «Выебийство при смягчающих обстоятельствах», скажут. Но нет.
— Нет, — молвил король. — Пристав, зачти обвинения.
Очевидно, судебный пристав никаких обвинений не записал, а потому развернул свиток, на котором значилось что-то совсем не относящееся к моему делу, и понес околесицу:
— Корона заявляет, что сего дня, октября месяца четырнадцатого числа, лета Господня одна тысяча двести восемьдесят восьмого, шут по прозванью Карман с предумышленьем и по злому умыслу просунул девственной принцессе Регане.
С галерки донеслись приветственные клики, из толпы придворных послышались фырчки.
— Злого умысла не было, — молвил я.
— Тогда без злого умысла, — сказал пристав.
В тот же миг мировой судья — обычно он служил в замке экономом — что-то шепнул судебному приставу — этот обычно служил казначеем.
— Мировой судья желает знать, как это.
— Это мило, ваша честь, но гадко.
— Прошу заметить, что обвиняемый подтвердил милость, но гадкость деяния, тем самым признав свою вину.
Опять вопли восторга.
— Постойте, я не готов.
— Обнюхайте его, — сказала Регана. — От него смердит грехом — это как рыба, грибы и пот. Ведь правда?
Выбежал один крестьянин-свидетель и безжалостно потыкался носом мне в промежность. Затем посмотрел на короля и кивнул.
— Все верно, ваша честь, — молвил я. — Я не сомневаюсь, что воняю. Должен признаться, сегодня я пребывал на кухне sans trou [151] , ожидая стирки, а Кутырь оставила на полу кастрюльку студиться, и я об нее споткнулся, и отростком своим вляпался прямо в склизкую подливку по самые помидоры, но шел-то я в часовню.
— Ты совал хер мне в обед? — вопросил Лир у меня. Затем — у судебного пристава: — Дурак совал свой хер мне в обед?
151
Неглиже (псевдофранц.).
— Нет, в вашу возлюбленную дочь, — ответила Регана.
— Ша, девочка! — рявкнул король. — Капитан Куран, отправь наряд караулить хлеб с сыром, пока мой шут и над ними не надругался.
Так оно все и продолжалось, и тучи надо мною сгущались, ибо улики громоздились одна на другую. Крестьяне воспользовались случаем и дали волю фантазии, описывая неописуемейшие акты развратнейшего свойства между злонамеренным шутом и ничего не подозревающей принцессой, что они себе только могли вообразить. Поначалу я думал, что показания крепкого юного конюха изобличат меня окончательно, однако именно они впоследствии привели меня к оправданию и помилованию.
— Прочти-ка еще разок, дабы король хорошенько расслышал, насколько гнусна природа его преступленья, — молвил мой обвинитель. По обычному своему роду занятий он, по-моему, резал в замке скот.
Писец прочел слова конюха:
— «Да, да, да, взнуздай меня, гарцующий трехчленный жеребец».
— Она такого не говорила, — рек я.
— Говорила. Она всегда так говорит, — возразил писец.
— Ну да, — подтвердил эконом.
— Аминь, — подтвердил священник.
— Si, — подтвердил испанец.
— А мне ни разу не говорила, — сказал я.
— А, — сказал конюх, — тебе тогда, наверное: «В галоп, малютка-пони с петушком»?
— Возможно, — уклончиво ответил я.
— Мне она такого никогда не говорит, — рек йомен с бородкой клинышком.
На миг воцарилось молчание: все говорившие сначала озирались, а потом тщательно избегали встречаться друг с другом взглядами и принимались неистово отыскивать на полу до крайности интересовавшие их пятна.
— Что ж, — молвила Регана, грызя ноготь. — Есть вероятность, что мне это ну-у… пригрезилось.