Дурак
Шрифт:
— Вестимо, Карман, — сказал мой подручный. Его туша громоздилась между нами с Освальдом, безуспешно стараясь спрятать за спиной толстую ножку от стола. Дворецкий Гонерильи мог потянуться к мечу, но Харчок измолотил бы его мозги в кровавое варенье, не успел бы клинок и ножен покинуть. Ни слова вслух, а все понятно. — Шибенское начало, — молвил великан.
— Стало быть, Освальд, давай отсюда и начнем. Скажем, ты получишь то, чего хотел. Тебе отрубят руку, а меня повесят. Отчего тогда тебе станет лучше жить, а? Обиталище станет удобней? Вино
— Маловероятно, а все ж давай обозрим возможности?
— Очень хорошо, — сказал я. — Ты первый. Руби себе руку, а Харчок меня тут же повесит. Слово даю.
— Слово даю, — сказал Харчок моим голосом.
— Хватит попусту тратить мое время, дурак. Моя госпожа приехала, и мне нужно к ней.
— А, вот в том-то и закавыка, Освальд. Чего ты хочешь. Чего ты на самом деле хочешь.
— Тебе этого никогда не узнать.
— Одобрения госпожи?
— Имеется.
— Ладно, тогда так: любви госпожи?
Тут Освальд смолк так основательно, будто я высосал весь воздух из коридора, в котором мы стояли. Чтоб доказать, что это не так, я гнул свое:
— Ты желаешь любви своей госпожи, ее уважения, ее власти, ее покорности, ее попки перед своим носом — и чтоб она просила у тебя удовлетворенья и пощады. Скажи, а?
— Я не так низок, как ты, дурак.
— Однако сама причина, по коей ты меня терпеть не можешь, — именно в этом. Я там бывал, а ты нет.
— Нигде ты не бывал. Она тебя не любила, не уважала и не давала тебе никакой власти. Ты был ей игрушкой, не больше.
— Однако же я знаю путь туда, мой углесердый друг. Я знаю способ, каким слуга может добиться таких милостей.
— Она ни за что не снизойдет. Я простых кровей.
— О, а я и не обещаю сделать тебя герцогом. Я говорю лишь, что ты станешь господином ее тела, сердца и души. Сам же знаешь, Освальд, как она благоволит к негодяям. Не сам ли ты продал свою госпожу Эдмунду?
— Никого я не продавал. Я лишь доставил послание. А Эдмунд — наследник графского титула.
— Он стал им лишь на этой, драть, неделе. И не делай вид, будто не знаешь, о чем говорилось в письме. У меня — власть, Освальд, данная мне тремя ведьмами из Большого Бирнамского леса. Я могу околдовать твою госпожу так, что она возобожает тебя и возжелает.
Освальд рассмеялся, а делал он это нечасто. Его физиономия была к такому занятию не приспособлена, поэтому выглядела так, будто у него что-то застряло в задних зубах.
— Ты меня за кого держишь, дурак? Прочь с дороги.
— А делать тебе надо будет только то, чего твоя госпожа и так прикажет, — исполнять ее желанья, — продолжал я. Изложить суть ему надо было очень быстро. — Она ведь уже околдована, знаешь? Сам при этом был.
Освальд пятился от Харчка — искал объезд, чтоб поскорее выскочить во двор, к хозяйке. Но тут остановился.
— Да-да, Освальд. В Олбани. Гонерилья ухватилась за мою оснастку, и тут вошел ты. Дверь скрипнула, я слышал. А у меня в руке был вот этот кисет. — Я показал ему шелковый мешочек, подарок ведьм. — Помнишь?
— Я был там.
— А я вручил твоей госпоже письмо и сказал, что оно от Эдмунда Глостерского. Припоминаешь?
— Да. И она скинула тебя на жопу.
— Все верно. И отправила сюда — доставить послание Эдмунду. Разве когда-либо раньше обращала она внимание на ублюдка, а, Освальд? Ты при ней неотлучно с рассвета до заката. Раньше она его замечала?
— Нет. Ни разу. На Эдгара посматривала, а на ублюдка — нет.
— Именно. Ее приворожили к Эдмунду, и я могу сделать то же для тебя. Иначе ты так и подохнешь обозленным лакеем, Освальд. А у меня осталось еще одно заклинанье.
Освальд бочком подобрался ко мне снова — как по канату, а не по каменному полу коридора.
— А сам чего не прибегнешь?
— Ну, с одной стороны, об этом знаешь ты — и, я подозреваю, не замедлишь доложить об сем лорду Олбани, который расторопно меня вздернет. А с другой стороны, у меня было три заклинанья, и одно я уже истратил на себя.
— Не с герцогиней Корнуолла же? — Судя по тону, мысль эта ошеломила Освальда, однако в глазах его блеснул восторг.
Я лукаво ухмыльнулся и поддел Куканом бубенцы на колпаке.
— У меня с нею свиданье нынче ж ночью, после святочного пиршества. В полночь, в заброшенной Северной башне.
— О подлое и мелкое чудовище!
— Иди ты, Освальд. Хочешь себе принцессу или нет?
— Что от меня потребно?
— Почти ничего, — молвил я. — Кроме некоторой стойкости духа, если пожелаешь довести дело до конца. Перво-наперво ты должен присоветовать своей госпоже помириться с сестрой и убедить ее избавить Лира от остатков его отряда. Затем надо заставить твою хозяйку встретиться с Эдмундом на второй склянке третьей стражи.
— Это ж два часа окаянной ночи!
— Сам увидишь, как она схватится за шанс. Околдована, не забыл? Важно, чтобы она стакнулась с домом Глостера, хоть и втайне. Я знаю, тебе будет трудно, но это надо перетерпеть. Если хочешь заполучить госпожу себе, надо, чтобы кто-нибудь убрал герцога Олбани, — и не жалко было бы, когда этого кого-то повесят. Ублюдок Эдмунд на такую роль подходит лучше всех, что скажешь?
Освальд кивнул. Глаза у него блестели все ярче с каждым моим словом. Всю жизнь он провел на побегушках у Гонерильи, записочки ей носил, а тут перед пешкой в интригах замаячила награда. К счастью, возможность застила ему рассудок.
— Когда же госпожа станет моею?
— Когда все встанет на места, бздолов, когда все встанет на места. Что тебе известно о французском десанте?
— Да ничего.
— Тогда таись и слушай в оба уха. Эдмунду о таковом известно — либо это он пустил сей слух. Разузнай, что сумеешь. Но Эдмунду — ни слова о свидании с твоей госпожой, он думает, что оно тайное.
Освальд выпрямился во весь рост (а прежде склонялся, дабы говорить со мной лицом к лицу).
— А что тебе с того, дурак?