Дурак
Шрифт:
— Сюда, бес! У Кармана в кармане твой обратный билет в преисподнюю.
И я пригнулся в рассужденье отскочить вбок, когда тварь на меня кинется. Общим очерком зверь напоминал человека, но за ним тянулись долгие склизкие щупальца и с него стекал ил. Едва споткнется, я вскочу ему на спину и тогда попробую скатить его обратно по склону, подальше от короля.
— Нет, позволь-ка мне, — молвил Лир. Он вдруг скинул мокрую шубу и кинулся на монстра, расставив руки, словно бы отдавался ему всем сердцем. — Прикончь меня, безжалостный ты бог, вырви это черное сердце из груди самой Британии!
Я не успел его остановить, и старик рухнул прямо в объятия чудовища. Но, к моему вящему изумленью, хруста выдираемых с корнем членов или чвака мозгов не раздалось. Тварь бережно поймала старика и опустила наземь.
Я уронил руку с кинжалом и робко подался вперед:
— Оставь его, чудовище.
Тварь опустилась на колени и склонилась над распростертым Лиром. Глаза у старика закатились, и он весь подергивался, будто бы в падучей. Зверь перевел взгляд на меня, и я заметил светлые просветы в грязи на его морде. Имелись также и белки у его глаз.
— Помоги, — молвило чудовище. — Помоги перетащить его въ укрытье.
Я шагнул и стер грязь с жуткой морды. Обнаружилось вполне человеческое лицо, но так густо заляпанное грязью, что она стекала даже у него изо рта и пятнала ему зубы. Но все равно — передо мной был человек, а на руках его болтались то ли тряпки, то ли лозы, я не разобрал.
— Помоги бдному Тому унести его съ холода, — сказал он.
Я сунул кинжал в ножны, подобрал королевскую мантию и пошел помогать голому и грязному троглодиту тащить старика в лес.
Хижина оказалась весьма невелика — места в ней доставало лишь встать посередине, но огонь был жарок, а старуха у очага помешивала в горшке, от которого пахло вареным мясом и луком. В эту промозглую ночь меня будто коснулось дыханье муз. Лир шевельнулся — впервые за те несколько часов, что миновали после того, как мы его внесли. Возлежал он на топчане, устеленном соломой и шкурами. Его меховая мантия еще курилась паром у огня.
— Я мертв? — осведомился король.
— Нет, стрый, пока нет, но едва не лизнул соленую ржу смерти, — ответил я.
— Бгите отсюда! За мною гонится нечистая сила!.. — вскричал голый парняга, отмахиваясь от воздуха у себя перед носом. Я помог ему смыть почти всю грязь, поэтому теперь он был просто угваздан и безумен, а человеческий облик почти что обрел. — Бдному Тому холодно!.. О, ду-ди, ду-ди, ду-ди, ду! [197]
— Знамо дело, мы так и поняли, — сказал я. — Если, конечно, не принимать тебя за сокрушительно здоровенного парнягу, которому от рожденья дан щекотун размером с изюмину.
197
Обе реплики — акт III, сц. 4, пер. П. Каншина.
— Питаюсь я водяными лягушками, жабами, головастиками, ящерицами земляными и водяными, а когда сидящая во мн нечистая сила очень разгуляется, приправляю кушанья коровьимъ каломъ, жру старыхъ крысъ и утопленныхъ собакъ. Пью зеленоватую плсень, покрывающую поверхность стоячихъ лужъ; меня гонятъ кнутами отъ одной десятины до другой, сажаютъ въ колодки, бьютъ, заключаютъ въ тюрьмы, а прежде у меня было три пары платья, шестъ рубахъ для прикрытія наготы, конь для верховой зды, а у лваго бедра мечъ, чтобы имъ сражаться. О, перестань, мой мучитель, уймись Смолькинъ, уймись, мой терзатель! [198]
198
Там же, пер. П. Каншина.
— ба-ать… — рек я. — Эта холодная ночь всхъ насъ обратитъ въ дураковъ и въ бсноватыхъ [199] . Тьфу ты — я хотел сказать: все мы, видно, одуреем, покуда длится эта ночь! [200]
— Я ему бараньего рагу предлагала, — проворчала старуха, не оборачиваясь от очага. — Так нет же, ему лягушек подавай да коровьи лепехи. Больно привередлив для бсноватого в чем мать родила.
— Карман, — молвил Лир, цепляясь за мою руку. — Кто этот крупный голый малый?
199
Там же, пер. П. Каншина.
200
Парафраз реплики шута, там же, пер. А. Дружинина.
— Злой дух, злой дух; кличет себя бедным Томом [201] . Говорит, за ним бежит диавол [202] .
— Вот дочери что сделали с несчастным! [203] Ты отдал все двум дочерям твоим и вот дошел до этого? [204] Что стало с человеком из-за дочек! Ты отдал все? Ты ничего не спас? [205]
— А ране я былъ женскимъ угодникомъ, гордившимся умомъ своимъ и сердцемъ. Я завивалъ волосы, носилъ перчатку за околышемъ шляпы, служилъ страстной похоти своей возлюбленной и совершалъ съ нею дло мрака; при моемъ разговор было столько же клятвъ, сколько словъ вообще, и я безпечно нарушалъ ихъ передъ лучезарнымъ лицомъ самого неба. Засыпалъ я не иначе, какъ мечтая о сладострастіи, а просыпался, чтобы осуществлять эти мечты. Вино любилъ я сильно, игру въ кости тоже, а любовницъ имлъ боле, чмъ женъ у любого турка. Сердце у меня было вроломное, ухо жадное, рука кровавая; по лни я былъ свиньей, по лукавству — лисой, по прожорливости волкомъ, по злоб — собакой и львомъ относительно моей добычи… Холодный втеръ все еще продолжаетъ прорываться сквозь втви боярышника? А какъ онъ воетъ-то? — у-у-у— но ты, дельфинъ, мой сынъ, не мшай ему. Пусть себ мчится, пусть себ злится [206] .
201
Там же, пер. О. Сороки.
202
Парафраз реплики Эдгара, пер. А. Дружинина.
203
Там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.
204
Там же, пер. О. Сороки.
205
Там же, пер. Б. Пастернака.
206
Там же, пер. П. Каншина.
— Вот видишь, — молвил Лир. — Одни лишь дочери-злодейки до бедствий могут довести таких! [207]
— Он не это сказал, полоумный ты кощей. Он сказал, что некогда был самовлюбленным развратником и за это сатана лишил его приблуды. Ну и дерюжку он сберег, а то бы срам наружу [208] .
Старуха наконец повернулась:
— Вестимо, дурак прав. У него нет дочерей, государь [209] . А прокляла его его же злоба. — Она подошла с двумя мисками горячего рагу и поставила их перед нами на пол. — И тебя собственное зло травит, Лир, а вовсе не дочери.
207
Там же, пер. А. Дружинина.
208
Парафраз реплики шута, там же, пер. О. Сороки.
209
Реплика Кента, там же, пер. А. Дружинина и Б. Пастернака.
Старуху я уже встречал — одна из ведьм Бирнамского леса. Только обряжена иначе и не такая зеленоватая, но сомнений нет — Розмари, та, что с кошачьими пальчиками.
Лир соскользнул на пол и схватил бедного Тома за руку.
— Я был себялюбив. Не рассуждал о бремени моих деяний. Отца родного заточил я в храме Бата, ибо проказой он сражен был, а потом и убил его. И собственного брата угондошил, чуть заподозрив, что он спит с моей женой. Все это без суда, не бросив честный вызов. Во сне его прирезал, не озаботясь и улик собрать. И королева у меня мертва — ее сгубила моя ревность. Мой трон покоится на вероломстве, и вероломство стало мне наградой. Нас трое здесь разбавленных, подфальшивленных. В тебе же — ничего заемного. Вот он, человек беспримесный, — вот это нищее, голое, развильчатое существо, и ничего сверх. Прочь, прочь, все подмеси! Здесь расстегни мне! [210]
210
Там же, пер. О. Сороки.