Дураки и умники. Газетный роман
Шрифт:
Потом все постепенно уладилось, нашлись какие-то деньги, газета стала выходить, правда, теперь уже не каждый день, а как получится, стали возвращаться сотрудники, а Жору в восстановленную редакцию как-то не взяли.
— Извини, старик, — сказал ему новый редактор. — Мы решили пока обойтись без иллюстрации, сам понимаешь, не до жиру, надо ужиматься, отдел писем тоже придется сокращать. Но вы не исчезайте, как только укрепимся, мы вас назад возьмем, через пару месяцев, максимум полгода.
— Большое спасибо, — сказал Жора.
Назад его не взяли ни через полгода, ни через год. Таня плакала и говорила, что это потому, что он пьет, потом перестала плакать и стала надолго куда-то уходить, потом сказала, что ее берут в какое-то рекламное приложение, а потом она ушла совсем и Сережку забрала, объявив, что он теперь
Тем временем в городе одно за другим открывались новые издания. Многим вдруг захотелось попробовать свои силы и выпускать собственную газету, стряпали их почти в одиночку, в лучшем случае собравшись вдвоем-втроем, и первые два-три номера получались даже ничего, но вскоре выяснялось, что газета не раскупается, заработать ничего невозможно, росли долги, и некоторые, помучившись месяц-два, закрывались, другие тянулись, надеясь неизвестно на что, на какое-то чудо, и еще больше влезали в долги. Типография в городе была одна — «Советский Юг», и все тащили туда свои самоделки, которые директор Марчук называл презрительно «стенгазетами» и печатал их фактически в долг. Но в какой-то момент он решил закрыть эту лавочку и объявил всем, что будет печатать тиражи только с предоплатой, после чего несколько новых изданий сразу приказали долго жить. Жора снимал то для одной, то для другой газеты, редакторы — в основном бывшие его коллеги по «Южному комсомольцу» — обещали заплатить, как только заработают первые деньги, но никто не платил. Одно время он устроился в «Вестник администрации». Редактором там сидел совсем уже пожилой человек, бывший помощник первого секретаря обкома Василий Григорьевич. «Вы эти свои комсомольские привычки бросьте!» — говорил он Жоре, намекая на всем известное его пристрастие. Однажды редактор застукал его на месте преступления — как раз зашел Сева, и они выпили всего-то ничего — полбутылки, но был скандал, и Жоре пришлось уйти.
В ноябре 93-го приезжал Аркаша Зиберт, показывал свои снимки расстрела Белого дома, хвалился, что хорошо продал их в один американский журнал и даже подарил экземпляр этого журнала Жоре — как старому другу. Придя домой, Жора вырвал разворот с Аркашиными снимками и застелил им мусорное ведро.
А в 95-м «Южный комсомолец», в который он все еще надеялся вернуться, неожиданно обанкротился и закрылся. Теперь уже насовсем. И тогда Жора пошел на поклон к Борзыкину, с которым был в контрах и принципиально не хотел иметь дела. Когда-то давно, когда все они еще работали в одной редакции, он пытался совратить его Таню и совратил-таки, но Жора узнал об этом самым последним и даже ходил бить морду Борзыкину, их разняли в кабинете прибежавшие на крик секретарши Томы сотрудники. Теперь Жора пошел к Борзыкину проситься на работу, и тот сделал вид, что ничего такого между ними никогда не было, и он рад видеть Жору, обещал взять его на работу, но через какое-то время Жора узнал, что взяли Аркашу Зиберта, который решил срочно вернутся в родной город, так как в Москве у него неожиданно возникли какие-то неприятности.
И тогда Жора Иванов, классный фотокор, 47 лет от роду, понял, что ловить больше нечего, продал всю свою аппаратуру и пошел вахтером в гарнизонную баню. Жора дежурил там сутки через двое, платили немного, пока хватало только рассчитаться с долгами и немного послать Сережке в станицу, но Жора смирился и в свои законные выходные дни валялся на диване с книжкой, а книжек у него собралось в прежние еще годы много, потому что из каждого гонорара он что-нибудь обязательно покупал, но не в магазине, а на черном рынке, и потому книжки у него подобрались хорошие, редкие, только читать раньше было некогда, он все откладывал на потом, и вот это время наступило и можно было читать с утра до ночи, и он читал, или просто лежал, ни о чем не думая, или гулял с Шариковым по улице, или сидел под каштаном.
Пес проглотил добавку и залез под стол, а Жора стал думать про Танечку и Сережу, как он часто о них думал, вспоминая время, когда все еще было хорошо, и была работа, и были все вместе. И тут зазвонил телефон. Ему уже давно никто не звонил, и он даже вздрогнул от неожиданности.
— Георгий Иванович? — сказали в трубке, голос был знакомый, но сразу не сообразить, чей. — Привет, старик! Не узнаешь? Это Зудин.
Вот уж кого он никак не ожидал услышать. Зудин уехал из города лет шесть назад, сразу после того, как стал — благодаря шумной кампании в его поддержку, развернутой в «Южном комсомольце», — народным депутатом, сначала видели его изредка по телевизору, во время трансляций из Верховного Совета, а после событий 93-го он как-то исчез, потерялся из виду, и где он был и чем занимался все это время — никто толком не знал. Говорили, что Зудин работает чуть ли не в правительстве или даже в Кремле — чьим-то то ли помощником, то ли пресс-секретарем. Да Жора никогда и не дружил с ним особо, так, иногда ездили вместе в командировки, к тому же Зудин практически не пил, так что общих интересов, считай, не было.
— Евгений Алексеевич? — в тон Зудину ответил Жора, и сам удивился, как легко он вспомнил его отчество. — Откуда звонишь?
— Из «Мэдиссона», давай подходи, разговор есть, я в 515-м.
Жора замялся. С тех пор как бывший «Интурист», в баре которого в прежние времена тусовалась по вечерам вся редакция, перестроили в суперотель, Жора ни разу там не бывал. Он представил себе сияющий вестибюль, который видел теперь только с улицы, и себя, в старых джинсах и драных кроссовках, и сказал:
— Да ты знаешь… Давай лучше где-нибудь в другом месте, может, на бульваре, там кафешка есть, где платаны, помнишь?
Зудин догадался, в чем дело, и не стал настаивать. Более того, он даже достал из дорожной сумки джинсы и майку и переоделся попроще.
Через полчаса они обнялись посреди бульвара и долго похлопывали друг друга по спине. Жора был умыт, побрит и даже побрызган остатками одеколона, который ему подарили в редакции еще на 40-летие, но все равно вид у него был помятый и какой-то жалкий.
— Ну что, старик, за встречу? — предложил Зудин, расположившись за пластмассовым столиком под ярко-красным зонтом и взглядом подозвав девицу, скучавшую за стойкой кафе при полном отсутствии в этот ранний час посетителей. Вслед за этим на столике появились: бутылка коньяка «Хэннесси», блюдце с тонко нарезанным лимоном и другое блюдце — с очищенными орешками арахиса, большая тарелка с бутербродами-ассорти и пластиковая бутылка минеральной.
— Горячего не хотите покушать? — с готовностью предложила девица. — Есть хинкали, чебуреки, пицца с грибочками…
Зудин глянул на Жору и сказал:
— Одну порцию хинкали. Двойную. Чуть попозже.
Спустя час бутылка коньяка была наполовину пуста, и Жора, отвалившись от стола, сытыми, влюбленными глазами смотрел на Зудина, который пил маленькими глотками и закусывал только лимоном и орешками. Зудин задавал вопросы, Жора охотно рассказывал. Вопросы касались ребят из бывшего «Южного комсомольца» — кто где.
Сева Фрязин менял уже третью или четвертую редакцию и тоже нигде долго не задерживался. «Пьет?» — спросил Зудин. «Ну как сказать…» — замялся Жора, и Зудин понял, что пьет. Валера Бугаев одно время ударился в политику, даже организовал местное отделение демократической партии, потом был депутатом областного Совета, но сейчас, кажется, разочаровался в этом деле и чем занимается — неизвестно. «У тебя его телефон есть?» — мельком вставил Зудин, и Жора кивнул с готовностью: «Найдем». Лучше всех, конечно, устроился Борзыкин. Когда вся эта катавасия началась, пригреб бывшую партийную редакцию в частную собственность и теперь в ус не дует. Жора помолчал, подвигал желваками, самодовольная физиономия Борзыкина живо встала у него перед глазами, и он от души ругнулся на нее, физиономия тут же исчезла.
— Вася Шкуратов тоже большой человек стал — редактор «вечерки».
— А что, есть «вечерка»? — спросил Зудин.
— Теперь все есть, а у Васи — так целый издательский дом, куча приложений и все такое, там наши почти все перебывали, но не все с Васей сработались, он же, знаешь, какой, сам пахать любит, и всех вокруг себя в черном теле держит, а наши этого, сам знаешь, не любят.
Жора допил и переключился на другую тему:
— А ты Сашку Ремизова помнишь?
— Еще бы.
— Вот кого жалко, так жалко. Погиб пацан ни за что, черт его понес в это Приднестровье… Он же всегда был немножко «повернут» на казачестве, помнишь, как в редакцию иногда являлся в галифе, в сапогах — это в те-то годы! Ну а когда казаки уже всерьез обосновались, он у них большой человек стал, войсковой старшина или что-то в этом роде, в форме ходил по городу.