Дураки и умники. Газетный роман
Шрифт:
На пересечении бульвара с трамвайной линией, едва он вступил на стершуюся за столетие брусчатку, на него налетела непонятно откуда выпорхнувшая стайка цыганят. Они ловко взяли его в кольцо, не давая пройти. Зудин вынул из кармана зеленую тысячерублевку и помахал ею в воздухе, выбирая старшего, но цыганята нахально рассмеялись ему в лицо и загалдели: «Доллар! Доллар!»
— Еще чего! Ну-ка кышь отсюда! — прикрикнул на них Зудин, после чего тысячерублевка чудесным образом упорхнула из его рук, а цыганята, разочарованные тем, что приняли своего за иностранца, расцепив круг, нырнули под арку ближайшего магазина. Дальнейший путь Зудин проделал относительно спокойно, если не считать еще одного маленького приключения. На углу бывшей улицы Клима Ворошилова, с недавних пор носящей имя Лавра Корнилова, о чем свидетельствовала горящая на солнце медная табличка на здании музыкального колледжа, он чуть не лицом к лицу столкнулся с Мастодонтом. Здорово постаревший и обносившийся, Олег Михайлович Экземплярский медленно брел, заложив руки за спину и как будто неслышно разговаривал сам с собой, во всяком случае губы его шевелились, а голова покачивалась. Зудина он явно не узнал и даже, кажется, не заметил. Первым желанием того было остановиться, окликнуть,
У пятиэтажного белого здания бывшего облсовета, а теперь областной Думы толпился народ. Женщины держали в руках плакаты: «Требуем выплатить зарплату за первый квартал 1996 года!», «Не дадим приватизировать фабрику резино-технических изделий!», «Верните наши вклады!», у нескольких мужчин были в руках выгоревшие на солнце красные флаги. На ступеньках здания стоял маленький седой человек и изо всех сил кричал в мегафон: «Товарищи! Здесь сегодня проводится санкционированный городской мэрией митинг по зарплате! А митинг вкладчиков сегодня на стадионе «Торпедо»! Поэтому я попросил бы товарищей, которые…» Часть толпы загудела и, отделившись, жидкой колонной двинулась в боковую улицу.
Зудин не полез в толпу и поспешил перейти на другую сторону улицы. Но когда за три квартала до площади он вздумал снова вернуться на правую сторону, ему пришлось постоять, пропуская двигавшийся прямо по проезжей части небольшой отряд казаков в черных черкесках и папахах, с болтающимися на поясах нагайками. Это были не очень молодые, бородатые дядьки, шагавшие нестройно, но важно. Впереди шел невысокий, довольно полный человек с длинной густой бородой, в полковничьих погонах и с неизвестным Зудину серебристым знаком в форме двуглавого орла на груди. Походка у него была не военная, и Зудин, приглядевшись, с трудом узнал в нем доцента кафедры истории СССР Благополученского университета, фамилию которого уже не помнил, но зато помнил, как однажды готовил в печать его статью к юбилею Суворова. (Статью эту возили показывать в обком, и там усмотрели в ней «использование имени великого полководца для пропаганды идей казачества», а доцент, который тогда еще не носил бороды и выглядел как обыкновенный преподаватель, насмерть стоял за каждый абзац и на сокращения не соглашался, из-за чего статья в газету так и не пошла.) Шагая во главе отряда, атаман по-хозяйски поглядывал по сторонам, и время от времени кивал кому-то в проезжавших навстречу машинах. Замыкали шествие казаков два хлопчика лет десяти-одиннадцати, в таких же, как у взрослых, маленьких черкесках, папахах и сапожках. Зудин поглядел вслед казакам и подумал, что вот только что прошла перед ним какая-то новая, совсем неизвестная и пока непонятная ему реальность жизни. Как вести себя с ними? Чего от них ждать? Надо ли искать контакта или лучше держаться пока подальше?
Площадь перед большим серым зданием с прямоугольными колоннами и высокими, пирамидой поднимающимися вверх ступенями, обсаженная с двух сторон голубыми елями, была в этот утренний час абсолютно пуста, и только дворник сгребал начинающие падать листья на газоне у правого крыла здания. Поравнявшись с ним, Зудин с удивлением обнаружил, что это тот же самый дворник, который мел тут во времена обкома. В центре площади, посреди главного газона все также возвышался круглый постамент из розового гранита, только бронзовая фигура на нем выглядела теперь какой-то неухоженной — со следами голубиной пачкотни на плечах и так и нестертыми брызгами краски — памятью об августовских днях 91-го, оставленной излишне возбужденной молодежью. Зудин подошел поближе и пригляделся. На шее у вождя поблескивали царапины.
Происхождение их было следующее.
Пять лет назад, в сентябре 91-го, трехметровую бронзовую махину свергли было с привычного места. Ночью какие-то неизвестные подогнали кран, обвязали вождя за горло металлическим канатом, довольно легко (оказалось, что он крепился всего-то на трех штырях) стащили с постамента и увезли в неизвестном направлении. Тогдашний председатель горсовета Скворцов, еще не окончательно поверивший в то, что власть переменилась, поднял шум, сделал заявление в прессе и по радио о том, что памятник является произведением искусства и охраняется государством, и потребовал в течение 24 часов вернуть его на законное место. Услышав про это дело, со всех концов города понаехали ветераны, устроили у пустого постамента митинг и обещали не расходиться, пока злоумышленники не вернут Ильича. Из окна второго этажа серого дома с колоннами, прикрываясь шторой, смотрел на происходящее на площади назначенный за месяц до этого губернатор области Рябоконь и, должно быть, скрежетал зубами. Хотя никакого официального решения о демонтаже памятника он не принимал, без него тут не обошлось. Без него и верных ему казачков-раскольников, которые сразу после путча отделились от основного казачьего войска, объявив его «красным», а свое — «белым», и рассчитывали на этом основании стать личной гвардией нового хозяина области. Потом подтвердилось: «белых» казачков работа. Буквально на следующий день, когда об этом уже написали газеты, а ветераны, сменяя друг друга, все еще несли свою вахту у пустого постамента, вдруг тихо подъехал грузовик, из кузова которого торчала завернутая в мешковину голова статуи. Тут же появился кран (как бы не тот же самый), стали поднимать статую в рост прямо в кузове грузовика и, не снимая мешковины, снова прилаживать трос вокруг шеи, чтобы взгромоздить ее назад, на место. Совершенно случайно Жора Иванов оказался в этот момент на площади и успел схватить момент, когда бронзовый гигант завис в воздухе между грузовиком и пустым постаментом — снимок получился жутковатый, и его много раз потом использовали в разных газетах как символ то ли разрушения старого, то ли зыбкости нового, а скорее всего просто так, именно из-за жутковатости кадра. Прилаживали статую на место мучительно долго, гораздо дольше, чем снимали. Оказалось, что, когда ночью стаскивали, что-то там раздолбали в постаменте и теперь она никак не хотела держаться на ногах, все кренилась вбок, грозя рухнуть на чуть не тронувшихся умом от всего происходящего ветеранов. Вызывали каких-то мастеров и возились до самой ночи, а утром новые толпы горожан явились посмотреть на чудесное возвращение привычной с детства фигуры с простертой рукой. Фигура была, однако, в разных местах исцарапана, а на шее блестел след от троса, что, впрочем, придавало старому памятнику какой-то новый, боевой вид.
Губернатор Рябоконь еще порывался потом снять памятник, добиваясь соответствующего решения от областного совета, но не успел — сняли его самого. У нового губернатора кишка была потоньше, и он не рискнул замахиваться на это дело. Так и стоял Ильич (правда, порядком потрепанный) вот уже пять лет при новой, не признающей его власти.
Зудин с интересом огляделся по сторонам и тут заметил, что через дорогу от серого здания, в сквере напротив, на том самом месте, где прежде был большой фонтан, появился еще один постамент, пока пустой, огороженный металлическим барьером, на котором проволокой была прикручена пояснительная табличка. Он перешел дорогу, по которой в этой части улицы Исторической почти не ездят машины, подошел ближе и прочел: «Здесь будет установлен памятник в честь 200-летия основания города Царицындара». В Москве до Зудина доходили слухи о баталиях, развернувшихся тогда же, в 91-м году, вокруг идеи переименования города, выдвинутой новой демократической властью области. Предлагали впредь именовать город Неблагополученском, мотивируя это тем, что советская власть, дескать, довела тут все до ручки. Тогда встрепенулись казаки и заявили, что уж если переименовывать, то надо вернуть городу старое, дореволюционное название, а именно — Царицьшдар. Им возражали представители других общественных организаций, что практически все ныне проживающее в городе население родилось и выросло в Благополученске, и это название горожанам по-своему дорого. В газетах поднялась бурная дискуссия и даже предлагался кем-то компромиссный вариант двойного названия: Царицындар-Благополученск, чтоб уж никому не было обидно. Кончилось тем, что провели городской референдум и неожиданно для всех 70 % жителей вообще высказалось против всякого переименования, после чего спорить на эту тему перестали и занялись текущими делами.
Сбоку от пустого постамента будущего памятника Царицындару в тени аллеи стоял небольшой пикет, человек семь-восемь стариков и старушек с плакатом «Не дадим реставрировать монархию!». Глянув на них, Зудин усмехнулся и еще кое-что вспомнил.
Он вспомнил, как лет пятнадцать назад ходил в редакцию один дедок, которого все считали сумасшедшим, и требовал опубликовать его воспоминания о том, как в мае 1918-го сносили памятник Екатерине Великой работы скульптора Микешина, стоявший до революции как раз вот на этом месте. Воспоминания дед все время носил с собой — это была сильно потрепанная ученическая тетрадка в линейку, исписанная ужасным почерком, который никому в редакции не хотелось разбирать. Однажды Сева с Зудиным сжалились над стариком и заглянули в тетрадку, воспоминания не произвели на них особого впечатления, кроме одной детали. Дед писал, что новые власти никак не могли найти мужиков, согласных свалить Катю с постамента, все попрятались по домам, крестились и боялись даже приближаться к городскому скверу. И якобы вот этот самый дед и еще двое каких-то совсем пропащих мужиков за большие деньги и при сильном подпитии подрядились тянуть за толстенные веревки, которыми обмотали царицу. Старик утверждал, что тогда же отдельные части памятника — разные украшения, буквы, которых было очень много, а также обломки фигур князя Потемкина, атамана Белого и слепого кобзаря, обрамлявшие подножие монумента, растащили по дворам пацаны и что, может быть, они по сей день лежат где-нибудь в старых сараях и погребах, а саму Екатерину якобы свезли на двух спаренных подводах на берег реки и сбросили в воду, и он — единственный из оставшихся в живых, кто знает это место. «Помру и некому будет показать, где ее искать, матушку, когда понадобится», — огорчался он.
— Не понадобится, дед! — беззаботно отвечали ему в редакции молодежной газеты.
«Уж не Катю ли хотят взгромоздить, неужели нашли? — думал теперь Зудин, стоя у пустого пока постамента. — А что? Бывший вождь будет смотреть на бывшую царицу и протягивать ей руку дружбы. Занятно!» Он понимающе улыбнулся старушкам и поспешил к зданию бывшего обкома, где теперь размещалась администрация Благополученской области.
Глава 9. Главное — смутить конкурента
Вестибюль здания администрации был таким же прохладным и тихим, как и при коммунистах. Даже красная с бежевым ковровая дорожка, ведущая от входной двери через вестибюль и дальше, вверх по лестнице, была все та же. Милиционер на входе, правда, стоял другой — помоложе, но такой же сонный от безделья. Зудин сунул ему под нос малиновую корочку и сказал: «К Пал Борисычу». «Второй этаж», — ответил равнодушно милиционер. «Я знаю», — сказал Зудин.
Ничего не изменилось и в «первой приемной» — стол секретаря, шкафы, подставка для цветов, даже граненый графин в углу на маленьком, одноногом столике — были все те же, обкомовские. Зудину показалось, что он вернулся в 1985 год, что он — все еще корреспондент молодежной газеты и что вот сейчас откроется дубовая дверь-тамбур и из нее выйдет неожиданно маленький и худосочный человек в больших роговых очках, окинет взглядом жидкую горстку из трех журналистов, представляющих все наличные средства массовой информации области, и скажет приветливо, по принятой тогда демократической моде: «Заходите, ребята, потолкуем!»
Секретарша показалась тоже знакомой, только он не мог вспомнить, в чьей приемной видел ее раньше. Она и улыбнулась Зудину, как знакомому, и сказала: «Подождите секундочку, Павел Борисович сейчас говорит по ВЧ, я вас приглашу, когда он освободится». Ждать пришлось недолго, на столе у секретарши погасла красная лампочка, и она приветливо кивнула Зудину на дверь, ведущую в кабинет главы администрации.
Кабинет, однако, стал посолиднее. Стены были теперь обтянуты шелковой тканью с узором и обшиты деревом, пол выстелен наборным паркетом и стояла несколько выбивающаяся из стиля черная офисная мебель. Единственное, что сохранилось от прежних времен, были старинные напольные часы с боем в простенке между окнами. Из-за стола, чуть улыбаясь, вышел навстречу Зудину человек лет 45-ти, среднего роста, с болезненно-бледным лицом. Едва взглянув, Зудин отметил про себя, что он здорово похудел, раньше был почти толстяком, с типичным для здешних начальников солидным животиком, а теперь — куда что делось. Они ударили по рукам и полуобнялись, похлопывая друг друга по спинам, пожалуй, излишне долго.