Дурная кровь
Шрифт:
— Внемлет? — шёпотом поинтересовалась Талла у Верда, снова устроившегося на конской спине.
— Внемлет, — насколько мог серьёзно подтвердил мужчина, но всё ж таки пустил пару неблагоговейных смешков.
А Санторий, прочувствовав значимость момента, заливался, если не соловьём, то как минимум мартовским котом:
— Давно ли чистые слёзы молитвы стекали по вашим щекам, безбожники?! Давно ли вы поминали Бога с Ключом не всуе, уронив на палец молоток, а в искренней благодарности за кров?! Помните: шварг всегда голоден, его чрево открыто для предложений… то есть, для грешников, забывших, для чего посланы на эту землю!
Лица грешников изобразили усиленную работу мысли: во чрево к шваргу не хотелось никому, но и отпускать добычу с полными сумками провианта и денег — тоже. Как удачно объединить одно с другим, придумать не получалось.
— Жадность поглотила вас, слабовольные! Неразумные! Тщедушные!
— Кх-кх, — негромко остудил пыл служителя Верд, а то грабители уже начинали негодовать.
— Но разве это ваша вина? — поправился Санни. — Разве ваша вина в жажде лёгкой наживы, разве с вас нужно спрашивать за зло, которое вы причинили?
— Н-н-нет? Нет! — радостно завопили мужики. — Боги создали нас такими! Не мы виноваты, нет!
— Да! — мстительно возопил Санни. — Ибо Богиня с Котлом, когда готовила первую горячую пищу для людей, завещала делиться и радоваться малому!
О том, что сам он делиться поклажей тоже не собирался, Санни предпочёл не распространяться.
— Что же нам делать, господин Санторий?! — принялся заливаться слезами богобоязненный детина. — Как искупить вину?
Его примеру последовали ещё несколько несостоявшихся разбойников.
Верд прикрылся рукавицей и тоненько, маскируясь под трусишку в задних рядах, пропищал:
— Как же мы без вас, господин Санторий? Кто наставит нас на путь истинный?
— Останьтесь с нами, господин! Не бросайте! — мгновенно подхватила толпа.
Но Санторий не первый год был служителем, поэтому медленно и чинно несколько раз поднял-опустил длань, не то дирижируя нестройным хором, не то заставляя паству замолчать.
— Дети мои! — оратор с трудом удержался от победного жеста: впервые селяне действительно слушали его, принимая проповедь за нерушимую истину. На таких условиях можно было бы и остаться… Хотя тогда Верд слишком уж обрадуется, а этого Санни допустить не может. — Дети мои, сердцем я навсегда останусь с вами! Но Бог с Ножом послал мне откровение: эти путники, — указующий перст ткнул в Каурку, — нуждаются во мне! Они увязли во грехе и не ведают, что спешат в объятия шварга!
Верд мог бы разъяриться, но перспектива греховных объятий всколыхнула в его памяти сладкие ночи, проведённые в Доме Желаний с добродетельными жрицами (добродетель их, правда, заканчивалась ровно на пороге здания, после чего начиналась та часть, ради которой мужчины, собственно, и приходили). Части вырученных за колдунью денег как раз предстояло осесть в одном из подобных заведений, но, взглянув на Таллу, охотник почему-то усомнился, что поступит именно так. По крайней мере, не сразу.
— Моя участь провести их по пути соблазнов, аки слепцов, дабы вывести к свету!
— Главное самому на этом пути не споткнуться, — хихикнула Талла, заслужив одобрительное похлопывание по бедру от Верда. — А хорош! — колдунья мотнула головой в сторону служителя.
Охотник наклонился к её уху и предложил:
— А может лучше бросим его тут? Раз уж так в роль вошёл…
— Ты что?! — едва ли не громче служителя запротестовала девчонка. — Как можно?
— Мы бы ещё обязательно встретились, — не слишком уверенно предположил Верд.
— Тихо вы! — шикнул главарь банды с таким видом, точно собирался конспектировать проповедь. Мокрая полоса под его носом намекала на то, что давно пора высморкаться, но он не решался прервать святого человека столь низменным шумом. — А как же мы?! Что делать нам, господин Санторий?
— Идите вы… — Санни пришлось призвать всю выдержку, чтобы не сказать, куда именно следует идти жадным деревенщинам, но нашёлся он быстро: — Каяться.
— Но без вас как же?! — трусишка протолкался вперёд и припал в страстных лобызаниях к лошадиному копыту, коль скоро собственную ногу служитель успел убрать. Каурка критически цокнула на словившего благодать верующего: если уж лобызать чьи-то копыта, то ясно, что её! — В Больших Храмовниках больше некому молиться за нас!
«Хм», — отметил Верд, — «значит, Плессий пока из храма не высовывался. Вот будет сюрприз селянам!»
Смекнул и Санторий. И не преминул записать сие чудо на свой счёт:
— Трое милостивы! Я обратился к Богу с Ключом, и он ответил мне! «Бог с Ключом, разве можно оставлять обитель в запустении?», обратился я к нему.
— А он?! — в благоговейном трепете замерли мужики.
— А он, — Санни довольно причмокнул и закончил так, будто рассказывал о встрече с собутыльником, — а он мне: «Бери, друг, с собой вот эти вот сумы, набей, говорит, чем придётся, и иди вдалбливать… то есть, просвещать истинной двух грешников!». А я ему: «Ну как так-то? А чьи проповеди станут слушать мои дорогие селяне?»
— Ах! А он как?! — схватился за сердце исправившийся главарь разбойничьей банды.
— А он: «Раз ты так просишь, воскрешаю Плессия! Но только ради тебя, Санторий, потому как праведность твоя…»
— Не увлекайся, — охолонил друга Верд, едва шевельнув краем рта.
— В общем, я вам Плессия воскресил.
Теперь уже ни один трусишка норовил примёрзнуть устами к подковам. С воплями ликования бросились все: слюней досталось и сапогам Верда, и копытам Каурки. Талла вовремя поджала ноги и впервые с начала путешествия возрадовалась, что кобыла у охотника достаточно высокая.
Опасаясь, что благодарственные поцелуи могут плавно перетечь в потасовку, в ходе которой и наездников стащат на землю, и сумки под шумок опустошат, Верд стеганул лошадь и был таков.
— Покайтесь! — вопил Санни, последовавший примеру приятеля, но не желающий так быстро заканчивать минуту славы. — Покайтесь!
Троицы уже и след простыл (что при таком морозе неудивительно), а голос Сантория ещё долго звенел над полем.
Когда перевоспитавшиеся разбойники остались на безопасном расстоянии, скакуньям позволили перейти на рысцу. Кляча Санни, не умеющая скакать по снегу, успела при этом повредить ногу и захромать, так что вскоре пришлось и вовсе остановиться.