Дурная кровь
Шрифт:
Она улыбнулась. Раньше она смеялась его шуткам. Теперь только улыбается. Он не знал, почему. То ли она больше не находила его шутки смешными, то ли внушила себе, будто смех ей не к лицу.
Или так проявляется зрелость?
Он все еще считал ее красивой. Светлые чуть взъерошенные волосы, стрижка “под пажа”, сексуальная одежда. Годы отпечатались морщинками в уголках глаз, а не лишними килограммами на талии. Эти глаза умели видеть его насквозь, но в последнее время смотрели на него не слишком внимательно.
Йельму нравилось, когда его видели
— Что-то случилось на работе, — констатировала Силла.
— Давай про работу потом, — предложил он и улыбнулся.
— А что с губой?
— Увидишь по телевизору.
Они болтали всю дорогу до Нурсборга. Йельм постарался перевести разговор со своей работы на ее. Силла работала медсестрой в реабилитационном отделении больницы в Худдинге, и в запасе у нее всегда было множество трагикомических историй. На этот раз речь зашла о пациенте с травмой головы, который помочился в сумочку одной из медсестер, а она заметила это только на станции, когда стала доставать проездной.
Потом они, обнявшись, шли по задворкам своего спального района, который когда-то, давным-давно, был местом работы Йельма, и солнечные лучи, где-то прятавшиеся весь день, не скупясь, дарили им свой свет, последние осы наполняли еще по-летнему теплый воздух глухим жужжанием, и Пауль Йельм решил, что это, наверно, и есть зрелая любовь. Причем далеко не худший из ее возможных вариантов.
Они пришли домой. Дан лежал, развалившись, на диване, пил из бутылки какой-то цветной напиток и смотрел MTV. На столе валялся мятый учебник по обществоведению.
— Уже начало восьмого, — недовольно пробурчал он.
— Я же говорила, что ужин в холодильнике, — сказала Силла, разворачивая занавеску: темно-зеленый фон, а на нем золотые египетские иероглифы.
— Мы его съели, — сказал Дан, не спуская глаз с экрана телевизора. — Фигня. Что это было?
— Мексиканская фигня, — спокойно ответила Силла, по-прежнему держа в руке занавеску. Следующую реплику, судя по всему, должен был произнести отец семейства.
— Почем? — спросил он.
Силла поморщилась и унесла занавеску в ванную. Йельм открыл банку пива и крикнул:
— Может, там написано что-нибудь неприличное, какие-нибудь египетские непристойности?
Дан удивленно посмотрел на него с дивана.
Тут опять появилась Силла — со старой занавеской; угол, испещренный мелкими черными точками, был демонстративно вывернут наружу.
— О чем это говорит?
— О том, что мы моемся в душе, — ответил Пауль Йельм.
Силла вздохнула и запихнула занавеску в переполненное мусорное ведро. Потом достала остатки “мексиканской фигни”, сунула пластиковый контейнер в микроволновку,
Потягивая пиво, Йельм думал о том, что уже видел эту сцену. Три тысячи четыреста восемьдесят шесть раз.
— Сколько времени? — спросил он.
— Девятнадцать часов шесть минут тринадцать секунд, — ответила Силла, делая ход конем: включив телетекст, она закрыла происходящее на экране.
— Через неполные четыре минуты прозвучит гонг, — объявил отец семейства. — Я буду смотреть “ЭйБиСи”.
Борьба на диване продолжалась беззвучно. Пока еще это была игра. Йельм надеялся, что хуже не будет.
Микроволновая печь звякнула. Тува показалась на лестнице и застонала, увидев происходящее на диване.
— Привет, — поздоровался Йельм со своей четырнадцатилетней дочерью.
— Привет, — неожиданно приветливо отозвалась она. — Вы сегодня припозднились.
— Только не ругайся, — сказал он.
Разложив “мексиканскую фигню” по двум тарелкам, Йельм достал две ложки, налил два пива и, с трудом удерживая равновесие, доставил еду к дивану.
— Это случайно не учебник? — спросил он сына, который как раз в этот момент пытался достать пульт из кармана матери.
— Только не ругайся, — повторил сын за отцом, вырвал у матери пульт и снова включил MTV. Показывали рекламу, и он расслабился. Рука отца тут же выхватила пульт, включила второй канал и увеличила громкость. До начала специального выпуска оставались считанные минуты. Йельм только-только успел спросить сына:
— Как дела в школе?
Дан поступил в гимназию[19], и Пауль тщетно пытался понять, как теперь устроена система образования. Сын выбрал так называемую “линию обществознания”, и разобраться в обществознании было гораздо проще, чем в уставе школы.
— Нормально, — ответил Дан.
Позывные программы шведских новостей были так же лаконичны, как ответ сына.
— Сейчас покажут телешедевр, — сказал Пауль Йельм, и остальные члены семьи посмотрели на него скептически.
А зря. Тут же на экране показалась диктор, которая взволнованным голосом сообщила об утреннем столкновении с наркодельцами в аэропорту Арланда и драматическом нападении на высокого полицейского чиновника прямо перед камерами “ЭйБиСи”. Слабонервных зрителей просили не смотреть. Йельм был заинтригован.
В кадре появился Вальдемар Мёрнер, директор департамента Главного полицейского управления, формально — руководитель “Группы А”.
Его светлые волосы были безукоризненно уложены, однако дышал он тяжело, будто только что сам гонялся за преступниками по аэропорту “Арланда”. На самом-то деле он наверняка только что прилетел на вертолете и не имел ни малейшего представления о том, что случилось. А задыхался оттого, что прямо в вертолете занимался на тренажере фитнесом. Несмотря на задыхание и отсутствие информации, держался Мёрнер решительно и деловито. И беззастенчиво врал.