Дурная примета
Шрифт:
— Если хотите, я угадаю, кто такие выносливые?
— Угадывай, — согласился, не задумываясь, он. — С трех нот…
— Выносливые — это те, кого, когда они напьются пьяными, выносят на руках. Верно?
И засмеялась.
— Верно!
— Иногда выносят не только на руках, но и на ногах, — не удержался от своих комментариев Григорьев.
— Ну что, по второй? — беря бутылку, спросил Кузьмич, ни к кому конкретно не обращаясь. — Между первой и второй — промежуток небольшой, чтобы пуля не успела пролететь… — И плеснул в стаканы по глотку. — За что выпьем?
— За Анастасию, нашу боевую подругу и красивую… — замялся слегка он, подбирая определение, — девушку!
— Согласен! — зыркнул на него лукавыми глазами Григорьев и залпом опрокинул в рот содержимое стакана.
Выпил свою долю и он. Анастасия только пригубила краешек стакана, но пить теплую и отдающую спиртом водку не стала. От первой порции к голове подкатывало снизу, от живота, что-то горячее-горячее, и в ней бежали веселые карусели.
Закусив, Григорьев разлил в два стакана оставшуюся водку.
— Закончим приятное, и примемся за необходимое, — вместо тоста сказал Кузьмич, опоражнивая свой стакан.
— А Настя — молодец! Ты видел, как она умело провоцировала Козла обратить на нее внимание?
— Видел. И хотел подойти к ней и по попке нашлепать за ненужную активность и инициативу. Но теперь, как говорится, победителей не судят. Я только не пойму, как он к ней подкрался? Ведь мы держали ситуацию под контролем!
Как известно, выпитое спиртное, даже не в больших количествах, всегда способствовало разговорчивости. Опера не были исключением из этих правил.
— Мне тоже непонятно. А ты что скажешь? — обратился Григорьев к Журавликовой.
— Я… Я даже не поняла, откуда он взялся. Словно из мрака материализовался. Только удар почувствовала. Даже крикнуть не успела — и уже на земле лежу. Хорошо, что мы с вуалеткой придумали. Она и ватные тампоны смягчили удар. А без этого мог и прибить. Наверное…
— Прибить, не прибил бы, а было бы куда хреновей, чем стало, — согласились с доводами инспектора ПДН.
— В Харькове подобное было, — стал рассказывать Григорьев. — Повадился какой-то маньяк женщин в одном парке насиловать. Как вот у нас Эдик Козел. Только там парки, не нашему чета. Чуть ли не лес! Да… А менты — они и в Африке менты! Ничего иного не придумали, как взять на «живца».
— Как мы, — самокритично поддакнул он.
— Да, как мы… живые люди, — не стал отрицать Кузьмич. — Пустили по парку несколько девушек из ПДН и ну их «пасти». День «пасут», другой «пасут» — тишина. Неделю «пасут» — опять ничего не происходит. И все — потеряли бдительность! Стали с маршрутов на «секунду» отлучаться, пивком баловаться… Словом, пока однажды оперативники «хлеборезками» своими щелкали, насильник и налетел на «подставу». И не просто налетел, но и изнасиловать успел… Нашли бедную дивчину под кустами со связанными за спиной руками и с кляпом во рту, с задранным на голову платьем и порванными трусами. Слава Всевышнему, хоть жива осталась!
— И чем все закончилось? — поинтересовался он, как не странно, но впервые слыша эту притчу, то ли правду, то ли очередную милицейскую байку.
— А ты как думаешь?
— Оперов уж точно разогнали… — не стал уточнять он, куда разогнали оперов.
— ЧП постарались замять, загасить, чтобы не стать посмешищем всему городу, — продолжил Григорьев, — поэтому всех оперативников тихонько понизили в звании и рассовали по другим службам, а инспектора ПДН перевели в какой-то райцентр, от греха и позора подальше. Так-то, братцы!..
— Представляю, что творилось после этого в душе у бедного инспектора ПДН. Но мы свою Настеньку никому в обиду не дадим, — сделал вид, что собирается ее обнять. — Да мы за ее спиной всей грудью!
Анастасия легонько отстранилась от возможных объятий, но шутке улыбнулась.
От выпитой водки, от слов оперативников Настя пуще прежнего залилась румянцем. Только теперь до нее стало доходить, какой опасности она подвергалась.
— Спасибо, ребята, что не бросили меня. Я бы позора не пережила!
— Насть, да ты что? Мы б его урыли там, если бы что… — поняли они состояние девушки, враз посерьезнев. — Не бери в голову. Иди отдыхай в кабинет ПДН. Утром до дома проводим. Нам сейчас надо заняться козликом.
— Да, пора… — потянулся за бутылкой, чтобы убрать ее со стола, Григорьев.
— Я бы хотела присутствовать, — заикнулась Анастасия.
— Нет, это мероприятие не для девичьих ушей и глаз! — чуть ли не в один голос отказали они в просьбе коллеги. — Тут будет мужской разговор! Возможно, совсем не лицеприятный!
И выпроводили инспектора ПДН в ее кабинет. А минут через десять, убрав со стола следы ночного «пиршества», привели или, на жаргоне сыщиков, «подняли» из камеры Козловского.
Эдик был изрядно помят и, казалось, еще больше перепуган, чем в парке. Затравленно озирался по сторонам, вздрагивая от каждого движения оперов.
— Присаживайся, — указав на колченогий стул, бросил Григорьев и уставил свой немигающий взгляд куда-то в переносицу Козловскому. — Надеюсь, разговор состоится?
— Конечно, конечно, — поспешил с заверениями Эдик, задирая вверх голову, чтобы увидеть глаза стоявшего над ним Григорьева. — Я все расскажу. Только, прошу Вас, не отправляйте меня назад в камеру, к зэкам!
— А чем же тебе не пришлись по душе сокамерники? — насмешливо и зло усмехнулся Кузьмич.
— Грозились «опустить» там же, в камере. Неужели такое может быть… тут, в милиции?
— Может! Не в милиции, а в камере, гусь ты наш лапчатый, взламыватель бабьих «сейфов»! В камере все может… Однако, достаточно лирики на отвлеченные темы, возвратимся к нашим делам. Слушаем внимательно.
И впился в Козловского своими немигающими колючими глазами.
Часа полтора Эдик Козел рассказывал о своих «подвигах», с подробным описанием потерпевших, мест и способов совершения преступлений, дат и времени. Если с состоянием психики у него возможно и имелись какие-нибудь отклонения, то с памятью было все нормально. Рассказывал он подробно и обстоятельно, то и дело возвращаясь к той или иной пропущенной детали, или уточняя какое-то обстоятельство.