Дурная примета
Шрифт:
— Сапожные, думаю, подойдут! Или те, со шляпками, которыми мебельщики пользуются…
Идея понравилась Кузьмичу. И к вечеру не только была готова Настя, но и ее теперь уже многослойная, как торт «Наполеон», вуалетка.
С неделю, изо дня в день, они втроем ходили в парк. Подозреваемый, на которого через паспортный стол они раздобыли фотографическую карточку, там не появлялся.
И вот седьмого июня, когда они в очередной раз после своей основной работы, вышли на «охоту» в Первомайский парк, насильник обозначился.
Был он довольно крупный, в серой, как и стоило того ожидать, ничем не приметной одежде.
— Посмотри, кулачищи-то какие, — шепнул Кузьмич ему, когда они издали стали аккуратно наблюдать за фигурантом.
— Такому, черт его побери, никакой палки не надо, — согласился он. — Махнет — и мало не покажется! Не только хрупкой девушке, но и матерому мужику…
— Это и хорошо, — помнил о «шипах» под вуалеткой Григорьев. — Все доказательства для суда оставит на руке!
Стали тихонько подводить к нему «живца». У Насти от волнения коленки тряслись. Но как бы там не тряслись колени, и не пыталось вырваться из груди сердечко, раза три она уже продефилировала перед подозреваемым. Один раз даже задела его, как бы невзначай. И извинилась. Это было уже сверх плана и по личной инициативе инспектора ПДН.
«Получит трепку после операции», — рассердился про себя он, не одобряя излишнюю рьяность Насти. Но тут же подумал: «Молодец девчонка, с соображением»!
Но Козловский Эдуард, казалось, не реагировал. Все с тем же лениво-отсутствующим взглядом прогуливался по аллеям парка. Порой присаживался то на одну, то на другую скамью, делая вид, что беззаботно отдыхает. Со стороны — добропорядочный интеллигентный горожанин, решивший сделать вечерний моцион перед сном.
— Наверно, гад, сегодня не клюнет, — был весьма озабочен, возможно, обескуражен таким поведением фигуранта Кузьмич. — И все старания наши коту под хвост! Не хотелось бы…
— Не исключено… — вынужден был согласиться с Кузьмичом он.
Но Козел клюнул. Совсем неожиданно.
Настя в очередной раз, продефилировав по центральной аллее в своей кокетливо-вызывающей вуалетке, единственной на весь прекрасный пол, удалилась из освещенного центра на окраину парка. Почти неразличимыми тенями, поодиночке, метрах в тридцати позади Насти и на параллельных с ней курсах, они оба неспешно двигались за ней к крутому склону, которым оканчивался парк с юго-восточной стороны. Подозреваемый, вроде бы оставался в центре. Там они его, по крайней мере, видели в последний раз.
Бдительность оперов за несколько часов хождения по парку под постоянным напряжением притупилась. Немного расслабились.
Резкий крик боли, раздавшийся с самой окраины парка, заставил оперов вздрогнуть и стремглав броситься вперед, напрямую, через кусты. Надо было торопиться спасать Настю и задерживать Козла.
Девушка лежала на траве. Очертание ее тела не было видно, но светлая блузка, специально одетая на этот случай, чтобы в темноте было лучше следить за ней, подсказала операм место падения тела. Обездвиженная поза лучше любых слов говорила операм, что Козел нанес довольно сильный удар. Амортизировать его не смогли ни вуалетка, ни фанерные кружки, ни тампоны из ваты и марли, подложенные между головой и фанерками.
Над Анастасией стоял и орал благим матом не так от боли, как от испуга Эдик Козел. На его кулаке висела Настина вуалетка, на которую Эдик взирал с недоумением и испугом, словно на вцепившуюся в него змею.
Ствол Григорьевского ПМ, уткнувшегося в грудь Эдика, и грозный окрик: «Стоять! Милиция!» — были для насильника в эту минуту испуга и недоумения слаще бальзама. Хоть и неприятная, но реальность. А до этого сразу же после удара кулаком, непонятно откуда взявшаяся адская боль и женский головной убор, будто оживший и вцепившийся стальными зубами в руку. Словно Господь, видя вопиющую несправедливость, действительно решил наказать насильника. Мистика, да и только…
Козел затих и с детской доверчивостью и надеждой на собственное спасение протянул в сторону опера раненую руку.
— Обе! Обе давай! — не крикнул, а гаркнул Кузьмич.
И Эдик послушно протянул вторую руку.
Григорьев достал наручники и застегнул их на обеих запястьях насильника. Потом резким движением сорвал наколовшуюся на кулак правой руки вуалетку.
— Вот так-то, козлик! Отпрыгался, дорогой! И моли Бога, чтобы с нашей сотрудницей ничего не случилось! Иначе тебе конец. Прямо здесь…
Пока Григорьев занимался с Козловским, он, Алелин, возился с Журавликовой, ощупывая пальцами поверх сбившихся волос её голову. Вроде бы никаких травм и кровотечений не было.
«Потеря сознания, — подсказал опыт. — Оглоушил гад!»
Но вот Анастасия тихонько, почти неслышно, застонала и попыталась встать.
«Слава Богу, жива, — обрадовался искренне, чувствуя, как спадает груз ответственности с души и сердца, — с остальным разберемся»..
— Полежи, полежи чуток, — попросил мягко, как просят ребенка, — пусть стресс пройдет. Голова, наверное, кружится? Нет? Это хорошо. А остальное до свадьбы заживет.
— Он напал неожиданно… Извините меня… — почему-то стала оправдываться Настя. — Я не успела защититься…
И заплакала. Тихо-тихо, словно освобождаясь вместе со слезами от нервного напряжения и тупой боли в затылке.
— Все хорошо, все хорошо, Журавлик, — поглаживал он ее по головке. — Видишь, мы его взяли!
И это «мы», не «я», ни «Григорьев», а именно, «мы», соединяющее в себе общие усилия и крутых оперов, и слабого инспектора по делам несовершеннолетних, как волшебное заклинание, повлияло на Анастасию. Она перестала плакать и с его помощью встала с земли.
— Мы тебя взяли! — сказала тихо и твердо, стараясь посмотреть в испуганные глаза насильника. — Ты понял, подонок, мы тебя взяли!
И тот отозвался:
— Я понял…
— Так-то! — констатировала Анастасия и стала прихорашиваться, приводить в порядок свою прическу и одежду.
Непостижима женская логика: только что плакала от боли и испуга — и вот, уже прихорашивается, наводит марафет, словно сейчас это среди ночного парка самое важное и нужное. Да!..
Как не оглушающе громко орал Козловский, однако на его крик никто не отреагировал. То ли из-за музыки не расслышали, то ли расслышали, но сочли за чью-то неумную шутку. Мало ли дураков гуляет по парку? Как бы там не было, но никто не подошел к операм, чтобы узнать, в чем тут дело.