Дурная примета
Шрифт:
Отправив Шкуркина в «аквариум», Литвинов позвонил в УВД и доложил дежурному о происшествии. Как и положено по инструкции. Потом позвонил домой своему начальнику отдела полковнику Воробьеву и ему доложил о произошедшем ЧП. И пока высокие начальники разгоняли дремоту и думали, что делать, вместе с Афанасьевым написал пространные рапорта с объективным изложением событий.
Через полчаса прибыли один из заместителей Панкина и начальник отдела Воробьев Михаил Егорович. С извинениями перед Гудковым, который оставался сидеть в коридоре на деревянной скамье до их прибытия, вызволили из «узилища» матерящегося
Дело было неслыханное! Шкуркин был не только Председатель облисполкома, которому подчинялась вся милиция, но и депутат Верховного Совета СССР, а значит, лицо неприкасаемое, обладающее иммунитетом. Все ждали расправы над Литвиновым. И того действительно рано утром вызвал к себе генерал Панкин. Но не для того, чтобы наказать, а для того, чтобы принять извинения от Шкуркина.
«Пусть все знают, — сказал генерал майору, — что милиционера оскорблять никому не позволено, тем более при исполнении им служебных обязанностей»!
И Шкуркин, Председатель Курского облисполкома, имеющий в случае военных действий статус генерала, руководитель всей исполнительной властью на территории Курской области, находясь в кабинете Первого секретаря обкома партии, в присутствии Панкина и Гудкова принес свои извинения майору милиции. А некоторые старые служаки говорили, что они тогда распили не одну бутылку коньяку в знак примирения! Вот то был генерал так генерал! За такими шли в огонь и в воду, не задумываясь!.. С такими побеждали. Такие не предавали!
АЛЕЛИН. ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ
Новый начальник УВД не был Панкиным и не имел такого авторитета у сотрудников милиции, как Панкин. Он даже не принял их. В назначенное время приема куда-то срочно выехал, как пояснила его секретарша, полногрудая Павлина Федоровна.
А между тем инспекция по личному составу, получив команду «Фас!», уже рыла землю.
— Алелин и Григорьев! Сдайте служебные удостоверения. Вам они уже больше не понадобятся. И молите Господа Бога, даже если вы и атеисты, что так все обошлось! — говорил с напыщенной важностью теперь уже бывший для них замполит Глухов Иван Семенович, восседая в кожаном кресле своего кабинета, как раз под большим цветным портретом Горбачева.
Восседал вальяжно, подобно восточным шахам или султанам, в расстегнутой чуть ли до пупа форменной рубашке с майорскими погонами.
В кабинете, несмотря на раскрытое настежь окно, было жарко, и Глухов то и дело доставал из кармана брюк измятый и влажный носовой платок и обтирал им потное лицо. По-видимому, обильному потовыделению способствовала не только жара, но и вчерашнее не менее обильное «пододеяльное» возлияние спиртного. Как не скрывал новый замполит свой тайный порок, но в отделе уже знали о его слабости к спиртному.
Если в кабинетах оперов все больше можно было увидеть портреты железного Феликса, то замполит предпочитал портрет Генсека. Держал нос по ветру.
Был он пухл, краснолиц и лысоват. С маленькими карими глазками, почти терявшимися среди щек и складок жирного лица. Когда был зол, то его глаза маленькими буравчиками «сверлили» собеседника. Отменный «трудовой мозоль» или брюхо, на котором никогда не сходилась форменная одежда, короткие ножки, делали фигуру Глухова довольно комичной, напоминающей карикатуры на буржуев из школьного учебника истории. И кто-то из оперов или из участковых дал ему прозвище «Глухой колобок», которому он полностью соответствовал. Умом не блистал, но отличался злопамятностью. И почти всегда был глух к мнению и просьбам подчиненных. Приклеенное ему с легкой руки прозвище подходило как нельзя лучше и к его фамилии, и его «глухоте» по отношению к подчиненным.
Он пришел в отдел вместе с новым начальником и был его протеже. В коллективе его не любили, но терпели: куда же деться — начальство. Был он в меру нахрапист, нагловат. На подчиненных покрикивал, перед вышестоящими чинами лебезил. Жил по принципу: «Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак»!
И вот они стоят перед «Глухим колобком». Опустошенные и разбитые. Система выжила из них все, что смогла, и выплюнула.
Все слова в свою защиту давно сказаны, все доводы приведены. Изменить что-либо в своей судьбе было уже немыслимо и бесполезно. И они, теперь, считай, бывшие опера, это понимали, хотя и не хотели принимать и признавать эту величайшую несправедливость. Видно, потому, на душе у них было так скверно и противно, что даже не хотелось сказать что-либо дерзкое и грубое в жирное лицо замполита.
Еще вчера они работали в обычном режиме, по двенадцать часов, и где-то в глубине души еще надеялись, что справедливость восторжествует, что собравшиеся над ними тучи развеются, что инспекция по личному составу (там же работают нормальные люди) разберется. Вот и разобралась!..
На утреннем совещании при начальнике отдела был зачитан приказ начальника УВД об их увольнении из органов милиции за действия, дискредитирующие высокое звание сотрудника советской милиции.
Григорьев тяжелую весть принял с угрюмой молчаливостью, а он, Алелин, попытался еще раз сказать, что тут ошибка, «подстава», недоразумение, что их просто-напросто «спалили» за Эдика Козла, которого они изобличили в совершении преступлений, но у которого нашлись «высокие» покровители в прокуратуре и обкоме партии. Но все было напрасно.
Коллеги в зале все понимали, им сочувствовали, но помочь чем-либо в данной ситуации были бессильны. Поэтому стыдливо опускали головы, словно что-то внимательно рассматривали между рядами кресел на деревянном полу. А замполит, «Глухой колобок», «не снес нападок на партию»:
— Это вы бросьте, гражданин Алелин! При чем тут обком и прокуратура? Надо не фальсификацией заниматься и руководство отдела подставлять, а дело делать! — И уставился оловянными глазами.
— Как вы? — не стерпел он. — Языком болтать! Да?
«Глухой колобок» покраснел, как рак. Жирные щеки его затряслись от возмущения. Маленькие, словно свинячьи, глазки налились злобой.
— Да я… Да ты… Да мы…
— Что, «я» — головка от… рукава, — выкрикнул на весь зал, так как терять было уже нечего. — Только якать и умеете. Командовать и ни за что не отвечать — всякий дурак сможет. Вы вот опером поработайте, тогда и якайте! Но кишка тонка…
Хотелось обложить всех ядреным матом и уйти, хлопнув дверью.
В зале недовольно зашумели, возмущенные поведением замполита. Но вмешался начальник отдела и призвал всех к тишине и порядку. И шум стих.