Дурная примета
Шрифт:
«Не к добру сие… — мысленно отметил эти приготовления Паромов. — Как пить дать — не к добру…»
— Садитесь! — Проигнорировав приветственные слова сотрудников милиции, коротко бросил, словно отдал команду, как только Петрухин, Паромов и Истомина гуськом, друг за другом, вошли в прокурорский кабинет..
Не успели сотрудники милиции сесть на расставленные вдоль оконной стены стулья, как Ярин стал бешено материться в их адрес. Да так, что слюна полетела во все стороны из прокурорского рта.
От такого приема Паромов опешил. Сколько ему не приходилось за годы милицейской службы посещать различные кабинеты, такого приема,
Склонила голову ошарашенная Истомина. Покрылся краской стыда и неловкости, как ошпаренный крутым кипятком рак, начальник отдела милиции. А прокурор продолжал брызгать слюной и что-то гневно выговаривать вызванным им сотрудникам милиции. Однако о чем он хотел сказать, трудно было понять из-за крика, доходившего до поросячьего визга, нервного заикания, проглатывания целых слов, не говоря уже о слогах, и непрерывной ядреной брани.
Но вот первый прокурорский гнев прошел. Его речь стала более связной, внятной и разборчивой. Тут Паромов, наконец, понял причину столь странного прокурорского приема: Ярин обвинял следствие третьего отдела в обмане прокурора при выдаче им вчерашней санкции на арест хулигана Хмырева.
— Подставили! Подставили! — вперемежку с матами кричал прокурор. — Воспользовались моим доверием и подставили!.. Подлецы, обманщики!..
И вновь продолжал материть следователя Истомину, «подсунувшую» доверчивому прокурору под «толкушку» постановление о взятии под стражу обвиняемого по части третьей статье 213 УК РФ Хмырева. Длинноногая — на зависть труженицам подиума — и в обычной бытовой ситуации жизнерадостная блондинка Истомина, пока изрыгался водопад прокурорского обхождения, молчаливо бледнела. И все ниже и ниже опускала голову. Еще немного — и та упадет если не на колени, то на столешницу. Точняк…
Избавившись от первоначального шока, возникшего после такого прокурорского приема, Паромов удивленно подумал: «А чего ради он должен выслушивать прокурорский мат? За должностью не гнался. Наоборот, пытался по возможности от нее отбояриться… В кумовья к прокурору не набивался… Так с какого рожна он должен слушать мат и оскорбления. Да такого по отношению к нему даже в годы его милицейской молодости никто не позволял… а тут — сам блюститель закона и порядка.
Да пошел он сам к такой матери! — решил Паромов. — Не стану терпеть его хамства. За должность не держусь, хоть сейчас пусть забирает, но гордость имею. И так похабиться в мой адрес еще не один ментовской начальник себе не позволял, хотя милицейские начальники далеко не барышни кисейные и не «интеллигенты гнилые», совсем не чужды ненормативной лексики. А прокурор их не лучше и не хуже. Так пошел он…».
— Товарищ прокурор, — встав со стула, отчетливо и громко произнес Паромов, и лицо его пылало гневом и незаслуженной обидой, — за все время моей службы в органах еще никто не позволял себе так изгаляться в мой адрес, хотя именно милиционеров народная молва считает хамовитыми и вульгарными, а не прокурорских.
Услышав отповедь, подняла голову и удивленно заморгала заслезившимися глазами Истомина. Не поднимая склоненной головы, как-то по-гусиному, словно из-под крыла, снизу вверх, искоса взглянул на своего начальника следствия Петрухин. И снова — носом вниз, взглядом — в пол…
Сколь ни короток был брошенный Петрухиным взгляд, но в нем явно читалось: «Помолчи! Потерпи! Не раздражай…»
Только Паромова это подстегнуло.
— Товарищ прокурор! Еще никто не обвинял меня в подлости и в «подставе», в чем пытаетесь вы обвинить следователя, а значит, и меня. Ведь всякому дураку известно, что следователь, несмотря на всю его процессуальную независимость, согласовывает основные следственные действия со своим непосредственным начальником. Значит, со мной. Обвиняя следователя, вы обвиняете и меня. Но, повторяя, я никогда подлецом не был и никого не подставлял. Слышите, не подставлял! Не верите — спросите у своих коллег по Сеймскому округу…
Опалив прокурора гневным взглядом, едва сдерживая себя от крика, Паромов, глядя в бордовое лицо главного окружного блюстителя законности, выплескивал накипевшее:.
Да, как любой человек, я могу чего-то недопонимать и где-то ошибаться. А кто от этого застрахован?.. Никто. В том числе и вы… Но, повторяю, подлецом не был и не буду!
Петрухин вновь постарался взглядом остановить разошедшегося не на шутку начальника следственного отделения. Но тот и на этот раз оставил беззвучное предупреждение без внимания. Семь бед — один ответ…
— К тому же, господин прокурор, — умышлено подчеркнул он слово «господин», — я уверен, что санкцию на арест вы давали в полном здравии и рассудке. И не только расспросили следователя о причине избрания столь жесткой меры пресечения и личности арестовываемого, но и трижды прочтя текст постановления. И только после этого, убедившись в законности и объективности, санкционировали, поставив подпись и печать. В противном случае — на этом месте не сидели бы… Следовательно, никто никого не подводил и не подставлял. А потому, господин прокурор, я требую, чтобы со мной в таком тоне больше не разговаривали и прекратили материться как сапожник. Иначе я буду вынужден уйти из вашего кабинета. Еще никто так со мной не разговаривал и не вел себя таким образом, господин прокурор.
Выговорившись, Паромов медленно опустился на свой стул. Лицо пылало, губы тряслись, пальцы рук непроизвольно подрагивали от нервного напряжения.
Ярин, явно не ожидавший такой прыти от нового начальника следственного отделения, все это время молчал. Только в лице менялся, как хамелеон. То краснел пуще прежнего, то бледнел. А ведь так хотел «поставить на место«. Заодно с начальником отдела. Причем в присутствии подчиненного, чтобы больней было, обиднее.
От такой «наглости» и неожиданности у него отвисла челюсть, глаза недоуменно остановились на лице Паромова, словно не веря в происходящее. Остановились и застыли, словно вода в бадейках на морозе. Родник брани и ругани иссяк. В кабинете после столь долгого и оглушительного крика воцарилась тишина, на фоне которой Паромов и высказал взбешенному прокурору все то, что он пожелал сказать.
Когда Паромов окончил свой монолог и сел на стул, то в прокурорском кабинете еще некоторое время висела напряженная тишина. Все «переваривали» и усваивали услышанное, в том числе и прокурор. Отходя от шока, он лихорадочно размышлял над создавшимся положением, чтобы принять верное решение.
— Следователь Истомина, — наконец почти спокойным голосом произнес Ярин, — выйдите. Дайте нам поговорить по-мужски.
Истомина, подхватив уголовное дело, раскрытое на постановлении об избрании меры пресечения с санкцией прокурора, и дипломат, стоявший на полу у ее ног, спешно, как испуганная цапля, покинула кабинет.