Дурная примета
Шрифт:
Не успел звук каблучков длинноногой Истоминой растаять за дверью кабинета, как Ярин тяжело и недобро посмотрел на Паромова. Но тот не отвел черных, как у цыгана, глаз, которые его супруга не раз называла колдовскими, ведьмячими. И чем дольше длилась пауза, тем светлей становился прокурорский взгляд, пока, наконец, в глазах Ярина не блеснули веселые искорки. Видать, совесть в нем еще была жива. И ему понравилась смелая и откровенная отповедь начальника СО: не так часто перечат и тем более выговаривают прокурору.
— Иди и ты, начальник следственного отделения, покури что ли… Куришь? — спросил вполне миролюбиво Ярин.
— Курю.
— Вот и иди, покури… А мы тут с Александром Владимировичем потолкуем, — враз вспомнил он имя и отчество начальника отдела милиции, — как полугодие будем закрывать…
До «закрытия» полугодия было еще полтора месяца, и Паромов понял, что это просто предлог, чтобы выпроводить его и остаться вдвоем с начальником отдела. Он встал и неторопливо вышел из кабинета прокурора. Держал марку.
Секретарь в приемной сделала вид, что очень занята делами. Не поднимая головы и не взглянув, перекладывала с места на место какие-то папки.
«Видать, привычная к подобным разборкам… — мелькнуло в остывающей голове начальника следственного отдела. — А моя деятельность в данной должности, надо полагать, закончилась. Ну, и слава богу…»
На улице присоединился к лихорадочно затягивавшейся очередной сигаретной затяжкой Истоминой.
— Выгнал?
— Нет, — кисло усмехнулся Паромов, — попросил… выйти. Разница в этом небольшая, но существенная, — пошутил он. — Не пойму, чего его черти дерут… Дело возбуждено обоснованно и законно. И санкция на арест обвиняемого вполне уместна. — Теперь уже серьезно высказал он свое недоумение по причине столь «теплого» приема.
— Дело в самом обвиняемом, — выплеснула горчинку, как личинку мушки дрозофилы, на неспокойную душу Паромова следователь Истомина. — Он проходит по уголовному делу наших оперов о превышении должностных полномочий, расследуемому прокуратурой Центрального округа, в том числе и в отношении начальника криминальной милиции Бомко Вадима, потерпевшим. А мы взяли да и лишили прокурорских следователей важного доказательного звена. Вот прокурор, как застоявшийся без кобылы жеребец, и закусил удила. Я так думаю…
— Не знал, — обескуражено протянул Паромов. — То-то опера чуть ли не руки потирали вчера, когда о санкции услышали. Я еще подумал: чего так радуются. А оно вон как обстоит… Почему не ввела в курс дел?
— Да то старая бодяга. Еще до вашего появления в отделе милиции за полгода как началась. Я как-то о ней и не подумала… Только порадовалась за оперов наших, когда получила от вас материал на возбуждение дела и расследование: подумала грешным делом: попался голубчик…
— А ты вчера, когда санкцию брала, все прокурору пояснила? — прервал ее Паромов недовольно.
До него стала доходить причина прокурорского «наезда».
— Все. Даже не скрыла, что это тот самый Хмырь, из-за которого в отношении наших оперативников дело возбуждено.
— Точно? Не врешь, попку прикрывая?
— Точно. Могу даже побожиться…
— Твоя божьба, как мертвому припарки… Ведь атеистка, надо полагать?..
— Крещеная и в церковь хожу, — насупилась Истомина. — Хотите, крестик покажу?..
И свободной от уголовного дела рукой потянулась к декольте платья.
— Хорошо, верю, — остановил ее Паромов, скользнув взглядом по плоскому бюсту.
Девственницей Истомина явно не была, однако груди оставались маловыразительными.
«С ее ростом могла иметь груди и покрупнее…» — непроизвольно мелькнуло в голове начальника следственного отделения.
— Раз верите, то… — убрала следователь руку от декольте.
— Верю, верю, — поспешил с заверениями Паромов. — Ты лучше скажи, что дальше было? Как вел себя блюститель законности? — возвратился он к интересующему вопросу.
— Да ничего. Прокурор еще раз сам уточнил, что дает санкцию на этого Хмыря.
— Тогда тем более непонятно, чего на нас так орать и себя в глупое положение ставить?
— Ярин, — пожала плечами Истомина. — Вы его еще плохо знаете, но узнаете. Впрочем, кто не орет на подчиненных… — многозначительно намекнула Истомина.
— Я его вообще никак не знаю… — начал было пояснять Паромов, умышленно проигнорировав последнюю часть реплики следователя. — Даже знакомился на бегу…
Но его прервала вышедшая на крыльцо секретарша:
— Паромов, вас просит зайти прокурор.
— Хорошо, — бросая окурок в урну, стоявшую недалеко от входа в здание прокуратуры, сказал Паромов и направился следом за Людмилой Васильевной.
— Ну, ни пуха… — пожелала Истомина.
— К черту!
Когда Паромов вошел в кабинет прокурора и остановился у порога в ожидании дальнейшего приглашения, то Ярин неожиданно для него, прервав беседу с Петрухиным, громко и отчетливо извинился за свое повышенное эмоциональное поведение. Затем предложил подсаживаться поближе, чтобы обсудить одно важное и щекотливое для обеих сторон дело.
Это был совсем уж другой прокурор Ярин. Обстоятельный и деловой. Ни грубости, ни хамства. Обращение — вполне официальное: на «вы». И хотя в голосе все же чувствовалась жесткость, но в прокурорском кресле восседал уже вполне нормальный человек.
«Дело» же заключалось в следующем: или следователь Истомина (либо кто другой, принявший к производству дело о хулиганстве) изменяет меру пресечения арестованному Хмыреву, или прокурор возьмет под стражу сотрудников уголовного розыска, фигурирующих в качестве подозреваемых по прокурорскому делу.