Дурная слава
Шрифт:
— Точно! Козы! — охает мама. И кидается, в чем есть, к дверям. Запоздало спохватывается и с прытью малолетней девчонки пускается в обратную сторону, в комнату.
Масло уже трещит на сковороде, а творожные заготовки, обваленные в муке, ждут своего заветного часа, чтобы стать румяными и загорелыми, когда мама в своем привычном обличии — в просторной тунике невзрачного цвета и трикотажных лосинах — пробегает мимо кухни к выходу.
Папа все еще спит, и я решаю, что мы с мамой можем позавтракать и на террасе. Поэтому поддеваю лопаткой сырники, снимаю их со сковороды и раскладываю на широком блюде, в центр которого помещаю розетку со сметаной,
Но на запах чая и сырников к нам заносит вездесущую тетю Любу.
— Смотрю, прям идиллия! — с порога отвешивает комментарий она. — Сидят, две кумушки!
— И ты присаживайся, — вежливо откликается мама.
— Да нет уж, — хмыкает соседка, а сама грузно плюхается на лавку, за стол. — Спасибо, я позавтракала. — Но глаз не сводит с блюда. — А с чем творожники-то, с изюмом?
— Нет, обыкновенные.
— А-а, — тянет нараспев она, — тогда можно. — И окунает самый толстенький в сметану. — А чаю не надо.
А чай вам никто и не предлагает!
И тетя Люба как чувствует, что я не больно-то расположена к ее компании: жуя, искоса смотрит на меня, будто изучает, будто я ей чем-то обязана. Ну и выдает под занавес:
— А ты, Женьк, чего такая помятая? Малина кислая или не выспалась? — глотая еще один румяный сырник, облизывает пальцы соседка. А потом гогочет, тряся двойным подбородком: — Мы с милёнком y метpа целовались до yтpа, целовались бы ещё, да болит седалищо! — И от ее развеселеньких напевок я в буквальном смысле закашливаюсь, в то время как тетя Люба все еще смеется, как ненормальная: — Га-га-га! Да это я так, — лупит меня с размаха по спине своей пудовой пятерней, — частушку одну вспомнила!
— Ну и юмор у вас… — сдавленно хмыкаю я, вымучивая улыбку. И мысленно молюсь, чтобы мама не провела никаких параллелей.
Но мама, кажется, и не собирается этого делать.
Ее лицо покрывается пунцовыми пятнами, она даже привстает из-за стола:
— Постеснялась бы такие частушки вслух вспоминать! — строго осекает утреннюю гостью.
И я замираю, в ожидании развязки ситуации. Только кошусь осторожно то на соседку, то на нее.
— Хых! — масляно улыбается склочница. — А чего мне стесняться? Мне-то как раз стесняться нечего. Я еще с самого ранья Ромку в город спровадила, — без мук совести тянется за очередным сырником она. — Нормальные люди с утра уже на ногах. Потому что ночью, как и положено, спят. В отличие от некоторых!
— Ага! — с неприкрытым презрением вспыхивает мама. — Нормальные-то, видно, спят, а ненормальные — за другими подсматривают!
23. Антон
Хотел набрать Джонни, как только приехал домой, ведь за каких-то пятнадцать минут одиночества уже успел соскучиться до чертиков, но подумал, что она наверняка легла спать, и не стал ее беспокоить. А спустя полчаса сам прилег и вырубился, даже не слышал, как Степка в моей комнате погром устроил. Так, ничего криминального, но в ящиках компьютерного стола, в котором у меня флешки, всякие переходники и прочие провода, изрядно похозяйничал.
А вечером из бокса позвонили — срочно подорваться пришлось и помочь. Зато с надписью на моем мотоцикле похлопотали, да к тому же среди недели пообещали выходной. После трех дней непрерывной запары такой уик-энд сродни отпуску.
Около полуночи разделываемся с последними колесами, и я сразу же хватаюсь за телефон — мне не терпится услышать давно желанный голос, от которого внутри все в крепкий горячий узел завязывается:
— Привет!
— Привет.
— Не разбудил?
И если еще пару дней назад я думал о том, как не потревожить ее понапрасну, не застать врасплох или еще что-то подобное в том же духе, то сейчас мое безрассудное желание оказаться рядом, пусть даже посредством мобильной связи, гораздо сильнее всяческих разумных доводов.
— Нет, — мягко отзывается она, и по интонации ее голоса я чувствую, как моя рыжая бестия улыбается. И мне хочется прямо сейчас сорваться и лететь к ней вопреки здравому смыслу.
Но я держусь из последних сил.
— Скучала? — наигранно весело спрашиваю я, как будто собираюсь подурить или подначить ее. — Как сильно по шкале от одного до десяти, м? — А на самом-то деле жду максимально искренний ответ. И поэтому признаюсь ей первым: — Моя тоска по нашим кувыркашкам с трудом умещается в десяточку.
На что чертовка смеется:
— А у меня с кувыркашками как раз таки все в порядке.
— Эй! Как ты могла, Джонни? — показательно негодую я. — Как могла хулиганить где-то без меня? Или… у тебя появились новые фантазии, не терпящие ожидания?
— А что, если появились? Ты разрешил бы мне воплотить их в жизнь с кем-то еще?
— С кем-то еще?! — хохотнув, деланно вспыхиваю я. — Ты издеваешься? Да я отвинчу руки и башку любому, кто окажется рядом с тобой и поддастся на твои провокации! Только со мной! Слышишь? — А потом сменяю гнев на милость: — Но мне нравится, что ты такая неуемная, и не перестаешь генерировать ролевки, готовясь к нашему свиданию. Это ведь так? Ты уже измаялась от тоски и успела распланировать, чем мы могли бы заняться в ближайшие дни? — И вспомнив, как искрился воздух между нами, как обжигало кожу каждое прикосновение, какими разгоряченными были ее губки и мечты, негласно соглашаюсь на любые эксперименты. Поэтому добавляю: — Давай, не стесняйся идей! Мы реализуем все, что поселилось в твоей прелестной дурной головке…
— Одиннадцать, — невпопад произносит она.
— О чем ты? Ты подготовишь список из одиннадцати новых фантазий?
— Ну-у…
— Что ты задумала?
— Одиннадцать из десяти!
— То есть… — аккуратно переспрашиваю я, боясь спугнуть ее своими догадками, — это твоя оценка по десятибалльной шкале?
Но чертовка, кажется, едва ли смущается.
— Если говорить о кувыркашках, то я действительно немного соскучилась.
— Немного?
— Да.
И мне удивительно, что она умеет сознаваться.
— Самую малость?
— Самую малость, — повторяет она.
— На одиннадцать из десяти?
— Да.
— Что? Я не расслышал, — я намеренно провоцирую ее.
— Да!
— Громче!
— Да! Да! Да!
И я, осчастливленный, улыбаюсь:
— Выходит, ты скучала по мне, Джонни?
— Да, — тихонько выдыхает она.
Ее признание врывается прямиком в мое сердце, ее вкрадчивый голос ласкает мой слух.
— Скучала больше, чем я по тебе? — смеюсь я. — Нет! Это невозможно!