Дурная слава
Шрифт:
На что я смеюсь:
— Ты быстро стареешь?
— Видимо, да. Поэтому давай, быстрей выкладывай, что там «во-вторых»?
— Ты о чем?
— Ну, кто? Кто еще готов принять меня со всеми изъянами и тараканами, кроме родителей? — чертовка поднимает глаза и сводит меня с ума своим многозначительным взглядом.
— Тот, кто любит тебя, — успеваю выдохнуть я. — Ведь ты же сама говоришь, все должно быть исключительно по любви.
И вместо тысячи глупых, ненужных слов целую ее. Целую нежно, бережно, мягко касаясь губами пламенных губ. Я твой. Ты моя.
— Антон… мы же на детской площадке…
26. Женя
Мы поднимаемся по лестничному пролету подъезда в квартиру, чтобы накормить Степку домашней едой и занять его перед сном спокойными играми. Мальчишка, напевая под нос забавную песенку, прыгает впереди, строго за ним следует Антон, страхуя сорванца всякий раз, когда тот норовит перемахнуть через ступеньку, а я шагаю за ними, представляя какой могла бы быть моя будущая семья. Нет, я не вижу себя мамой-героиней с оравой детишек, атакующих меня со всех сторон своими невинными капризами, но от одного такого смышленого парня вроде Степки я бы не отказалась.
Раньше мне вообще думалось, что с маленькими детьми принято сюсюкать. Ну… то есть разговаривать снисходительно, как бы глядя на них сверху вниз, ведь они ничего не понимают в силу своего возраста. Им надо все разжевать и в рот положить, да и ответа дожидаться не обязательно — что они знают о жизни? Их вообще никто ни о чем не спрашивает! Но то, как Антон общается со своим племянником, на равных, перечеркивает все мои прежние впечатления. Теперь я четко понимаю, что дети тоже имею свое, пусть и совершенно нестандартное, но все-таки мнение и охотнее открываются взрослым, видя в них друга. Их не обманешь, они чувствуют искренность, а Антон… — я невольно улыбаюсь — как мне кажется, стал бы замечательным папой.
Черт! Осознав, о чем мечтаю, я сгоряча осекаю себя, но тут же ругаю за опрометчивость и прежние предубеждения — по-моему, мои фантазии не так уж и плохи, если не естественны.
Мы входим в квартиру. Кругом чисто и прибрано. Антон помогает Степке разуться, и я засматриваюсь на них. Сильные, крепкие руки, участливый, дружественный взгляд, доверительная атмосфера, детский смех и родная до боли улыбка… А ведь Юлька была права: я как бы узнала Антона с другой стороны, открыла его вновь для себя, хотя влюбилась чуточку раньше, в неандертальца. Но это не значит, что таким, каким я вижу его сейчас, он мне не нравится. Похоже, я вообще была не права. Антон с самого первого дня заботился обо мне, не меньше, чем сейчас о племяннике: доставлял меня домой в целости и сохранности, беспокоился о том, где я и с кем — а ведь я действительно могла нарваться на неприятности! — не раздумывая, приходил на помощь, оберегал, ухаживал, прикрываясь бесшабашными поступками, но это не делало его плохим… С самого первого дня!
Я вновь улыбаюсь Антону и прохожу вслед за ним в просторную кухню: синие шкафчики, барная стойка, в углу небольшой обеденный стол и мягкие табуреты на хромированных ножках. Смешно, что я вот так, сама, «затащилась» в «питекантропное логово», когда еще днем упрекала его в грязных помыслах. Наверно, я и в правду, помешанная извращенка, раз все время об этом думаю. А он… весь такой ответственный, в меру правильный и замечательный, обещал отвезти меня домой, как только вернутся с корпоратива Степкины родители. Его племянник хоть и вполне самостоятельный парень, но все-таки ребенок, и оставлять в квартире трехлетнего проказника одного было бы легкомысленно.
— Степ! — шумит Антон, заглянув в холодильник. — Есть гречневый суп! — Предлагает и мне: — Ты будешь?
На что я согласно киваю. Потому что не вижу смысла ломать комедию и ломаться самой, когда хочется все делать с ним вместе.
— У-у… А амлет? — долетает до нас из ванной.
— Ну хорошо, сварганим тебе омлет.
— Давай помогу, — я забираю из его рук чашку и яйца. И решаюсь спросить, пока Степка занят своей гигиеной: — Вы живете все вместе?
— Ага, — гремит он посудой, доставая из шкафчика сковородку.
— Полагаю, Степкина мама — твоя старшая сестра?
— Нет, его отец — мой брат.
И я зависаю с бутылкой молока на пару секунд:
— А ваши родители?
Потому что обычно повзрослевшие сыновья стремятся как можно скорее вырваться из-под опеки, и пусть, если не купить, так хотя бы снять отдельное жилье. А тут семья! Как делить двум хозяйкам плиту и кастрюли? Или у Антона настолько прекрасная мама, что все уживаются?
— А родителей нет.
— Амлет! Амлет! Амлет! — врывается «вихрь» в кухню, но выписав полукруг, вновь покидает нас.
— В смысле? — погруженная в свои рассуждения, с недоумением спрашиваю я, но вмиг осекаюсь. — То есть… уф… черт! Прости.
Антон улыбается. И, отправив вторую тарелку с супом в микроволновку, мягко целует меня:
— Все нормально. Не парься! Я с двенадцати лет под опекой брата. Как-то привык.
И все-таки между нами возникает некое напряжение.
Я проклинаю себя за свой длинный язык, и Антон, видимо, это чувствует. Он дает мне время вылить взбитые яйца на раскаленную сковородку, а после, прильнув спиной к подоконнику, тепло обнимает и притягивает меня к себе.
Я так и замираю в его одуряюще нежных объятиях с деревянной лопаткой в руках.
— Ты по ним тоскуешь? — произношу, не решаясь обернуться и заглянуть ему в глаза. И зачем только спрашиваю? Это и так понятно, даже если он ответит мне сухое мужское «нет».
Но Антон, едва ли помедлив, соглашается:
— Конечно. Мне обоих в равной степени не хватает. Мы с Вадимом потеряли их тогда, когда нам они особенно были нужны.
— А что… случилось? — неосторожно слетает с моих губ. И я снова корю себя за бестактность: — Уф… Извини. Мне не стоило… бередить твои воспоминания.
— Тебе незачем извиняться, Джонни. Мне, наоборот, приятно о них разговаривать. Спасибо Вадиму. Он сделал все, чтобы родители навсегда остались в моей памяти живыми. — Я ощущаю, как его пальцы сцепляются в крепкий замок у меня на животе, и Антон горячо выдыхает, зарывшись в мои волосы: — К счастью, я не видел последствий той жуткой аварии и не видел их мертвыми. Иначе бы до сих пор в глазах стояли чужие холодные лица, а так… Быть может, это наивно и глупо, но мне все еще кажется… что они где-то есть и по-прежнему счастливы.