Дурные приметы
Шрифт:
Сухого вина, которое когда-то продавали прямо на берегу, не было, и бочек тоже не было. Как-то собрались, съездили на катере в Феодосию, поскучали у картин Айвазовского, вернулись и снова направились к ресторанчику, к осетрине и «Черному доктору».
Евлентьев тратил деньги легко и бездумно, будто задача у него такая была — потратить как можно больше. Анастасия внимательно поглядывала на него, но не вмешивалась. Несколько раз ходили на местный базарчик, возвращались нагруженные овощами и фруктами.
Каждый день до обеда плескались
— Ну, ты даешь, — бормотал он время от времени, глядя, как она выходит из воды.
— А что? — спрашивала Анастасия, на ходу отжимая мокрые волосы.
— Негуманно ведешь себя... Безжалостно. Нельзя хорошеть так быстро и так...
И так круто, — модное словечко всегда оказывалось самым уместным, сильным и емким.
— На себя лучше посмотри! — смеялась Анастасия.
— А что? Тоже хорошею?
— Ты был бледным, хилым и замученным... А теперь... теперь...
— Ну? Ну?!
— Ты уже не столь бледен, менее хил, и замученности в тебе несколько поубавилось, — смеялась Анастасия.
Смеялся и Евлентьев.
Оба они смеялись часто и по самым пустяковым поводам.
По берегу бродили бабки, продавали пахлаву и какие-то причудливые пирожки, предлагали воду, вино, пиво, мороженое. Евлентьев и Анастасия все это покупали, съедали, выпивали, снова купались, пока к полудню зной не становился совершенно невыносимым, и они отправлялись в свой пансионат, в прохладу номера, где валялись голые и счастливые на широкой жестковатой кровати.
Вечером на ужин в пансионат не ходили, шли к столику прямо на набережной и за бутылкой вина встречали восход луны. Она появлялась всегда неожиданно и сразу высоко в небе. Чуть слышно шелестели волны, набегая на горячую, разогретую за день гальку, грохотала музыка, молодые полуголые хохлы предлагали менять любую валюту на любую, но особенно охотно сбывали свою же, родную, торопясь избавиться от нее, будто ждали событий тревожных и сокрушительных.
Наступала ночь, людей становилось все меньше, звезды наливались какой-то нестерпимой силой, музыка звучала глуше и реже, летучий базар постепенно исчезал, и на площадь выносили столики из соседнего ресторана. Тогда Евлентьев заказывал по второму шашлыку, по второй бутылке «Черного доктора», и они сидели молча с рассеянными полуулыбками, наблюдая протекающую мимо них жизнь — легкую, временную, исчезающую...
— Ты сказал Самохину куда едешь? — спросила как-то Анастасия, вертя на пальце только что купленное кольцо с голубоватым агатом, играя сережками с такими же большими, тонкими пластинками агата.
— Нет, — подняв голову, Евлентьев смотрел на луну. Там, высоко в небе, она была освещена невидимым уже солнцем, которое в это время полыхало где-то над Испанией.
— Значит, он не знает, что мы здесь?
— Никто этого не знает.
— Скоро
— Не хочется? — Евлентьев оторвался наконец от луны и посмотрел на Анастасию.
— Не то чтобы не хочется... Страшновато.
— Почему?
— Не знаю, — Анастасия передернула загорелыми, бронзовыми плечами. — Почему-то.
— Ерунда. Пройдет. Ты, наверное, съела что-то нехорошее, а? — улыбнулся Евлентьев. Бородка у него отросла, усы тоже налились силой и полнотой, но выгорели, совсем обесцветились и на загорелом лице казались еще светлее.
— Вы договаривались встретиться после отпуска?
— Нет. Он сам меня найдет. Когда найдет.
— Значит, ты вроде того, что... На длинном поводке?
— Тебе никогда не хотелось пробежаться по лунной дорожке? — спросил Евлентьев, разливая в стаканы остатки «Черного доктора».
— Знаешь, есть такой прием... Вдоль дома протягивают толстую проволоку, а на нее цепляют кольцо с цепью... Второй конец цепи, естественно, пристегнут к собачьему ошейнику. И вот собака вроде и на цепи, но бегает... Вроде и бегает вдоль дома, но на цепи... Хорошая придумка, правда? — Анастасия в упор посмотрела на Евлентьева. — Мы еще возьмем вина?
— Конечно. И по шашлыку. Если ты не возражаешь.
— Настаиваю! — весело закончила Анастасия. Он перешел через дорогу, и шашлычник, уже знавший его, тут же вручил два шампура с осетровыми кусками.
Анастасия за это время, не выходя из-за столика, взяла бутылку вина — киоск находился на расстоянии вытянутой руки.
Когда они выпили по стакану вина и съели по куску осетрины, Евлентьев положил ладонь на прохладное плечо Анастасии.
— Значит, так... Самохин не знает, что мы здесь. Я не знаю, где Самохин.
Думаю, что в Москве его нет.
— Лег на дно? — спросила Анастасия.
— Возможно. Мне неинтересно, чем он руководствуется, когда едет в Патайю или в Майами. Это его дело. Я, например, приехал в Коктебель и не жалею об этом.
Я снова приеду, если смогу.
— Со мной?
— С тобой, если ты не возражаешь.
— Не возражаю, — быстро ответила Анастасия. — Даже настаиваю.
— Самохин запретил мне звонить ему. И я не хочу этот запрет нарушать. Он сам позвонит, когда сочтет нужным. — Евлентьев сознательно говорил казенными фразами, как бы уже этим отстраняясь от Самохина, их отношений и всего, что с ними связано. — Я не хочу постоянно помнить о нем, думать о нем...
— Потому что ты и так постоянно помнишь о нем и думаешь о нем, — улыбнулась Анастасия.
— Возможно... Но я не хочу при этом еще и говорить о нем.
— Да, я виновата... Мне не надо было затевать этот разговор. Прости.
— Думаю, он не позвонит в ближайшие месяц или два...
— А нам хватит денег на эти месяц или два?
— Хватит. Если мы сможем обойтись без осетрины и «Черного доктора».
— Обойдемся, Виталик. Я уже насытилась и тем и другим.
— Но этот шашлык ты доешь?