Дурные приметы
Шрифт:
— И твой тоже! — рассмеялась Анастасия громче и охотнее, чем ей хотелось. Это был единственный разговор о том, что ожидало их в Москве.
Через два дня они сели в поезд и сутки провели в душном, грязном купе.
Прихваченный в дорогу «Черный доктор» закончился к вечеру первого же дня, но ни Евлентьев, ни Анастасия об этом не жалели. Впереди их ждали другая жизнь и другие напитки. В купе они ехали вдвоем — с наступлением счастливых времен поезда ходили полупустые даже в самый разгар летнего сезона. Отшатнулись моря от людей, ушли куда-то за горизонт, в другие страны.
На Курский вокзал поезд прибыл к вечеру, на закате.
На последние прихваченные с собой деньги Евлентьев взял такси, и за сотню тысяч рублей они добрались до улицы Правды. Москва показалась им такой же пыльной и изможденной от жары, какой они оставили ее почти месяц назад. На Садовом кольце были пробки, на Тверской пробки, и только их улица Правды выглядела свободнее и даже вроде прохладнее. Лишь возле их дома было обычное столпотворение — к вечеру у банка собирались желтые броневики для перевозки денег и расхаживали потные охранники в серых одеждах и с автоматами на животах.
— Приехали, — сказал водитель, останавливая машину.
— Похоже на то, — отозвался Евлентьев. Сам не зная почему, он не решился сказать водителю, в каком доме они живут, к какому подъезду подъехать, в какую арку въезжать.
Таиться стал Евлентьев. Сам того не замечая, он постоянно вносил еле заметные поправки в свои слова, поступки, словно пытался этим замести следы.
Расплатившись, он постоял, ожидая, когда таксист отъедет и скроется за поворотом на Тверской, и лишь после этого повернулся к Анастасии. Она все видела, все замечала.
— Уехал, — сказала она.
Почти сто метров не доехал таксист до их дома, и эти сто метров Евлентьев тащил на себе два чемодана, достаточно тяжелых. Проходя мимо мастерской Варламова, Евлентьев заметил, что окно светится, рамы чуть приоткрыты, изнутри слышался приглушенный хохот. Похоже, Зою снова посетили представители высшего разума, и она бесхитростно делилась впечатлениями.
— Зайдешь? — спросила Анастасия.
— Позже.
— Опоздаешь на самое интересное.
— Они для меня все снова повторят, — усмехнулся Евлентьев. — Подробностей будет еще больше.
Самохин позвонил в сентябре, в самом начале месяца. Уже чувствовалось приближение осени, но погода стояла теплая, жаркая, хотя утренняя прохлада время от времени напоминала, что лето позади. Н тротуарах шелестели опавшие листья, отменяли летние электрички, в них уже не было надобности.
Звонок Самохина и встревожил Евлентьева, и обрадовал его — кончились деньги. Он и сам не мог этого не заметить в себе — обрадовался. Несильно, н явно, но промелькнуло что-то в душе не то светлое, не то теплое.
— Наконец-то, — сказала Анастасия.
Для нее это было избавлением от ежедневного ожидания. Если она и не обрадовалась звонку, то ощутила хотя бы облегчение. Если объявился Самохин, значит, кончилась эта томительная, тягостная неизвестность.
— Ты будешь вести себя грамотно? — спросила Анастасия. — Мудро?
— Знаешь, чем отличается умный человек от мудрого? Умный человек может выкрутиться из любых трудностей, в которые только его угораздит попасть.
— А мудрый?
— Мудрый в них не попадает. Поэтому вести себя мудро уже не смогу, я уже попал в некоторое деликатное положение.
— Тогда выкручивайся. — Анастасия сидела по своему обыкновению в кресле, забравшись в него с ногами, в отведенной в сторону руке Держала длинную сигарету, с кончика которой поднималась тонкая струйка дыма. С экрана ей опять предлагали что-то есть, что-то пить, чем-то мазаться, запихивать в себя какие-то тампоны и приобщаться таким образом к жизни высокой и достойной, к жизни, которой наслаждается весь демократический мир. Но звук был выключен, и надсадных голосов зазывал она не слышала.
— Скорее всего мне придется просто подтвердить факт своего существования, не больше.
— Возможно... Московская криминальная жизнь к осени становится более насыщенной, интересной, богатой событиями яркими и неожиданными. Тебе не кажется?
— Прекрасная погода, не правда ли? — улыбнулся Евлентьев и, наклонив голову Анастасии, поцеловал ее в ямку у затылка. Коктебельский загар все еще держался, и Евлентьев вдруг неожиданно остро этому обрадовался. И тому, что загар держался, и тому, что он увидел это.
— Если разбогатеешь, загляни в гастроном, ладно? — Анастасия внимательно смотрела на жующую морду, снятую на фоне громадного плаката. — «Почувствуй вкус Америки».
— Загляну, — и Евлентьев вышел.
Машина стояла во дворе на обычном месте. За лето она пропылилась, к крыше прилипли желтые листья кленов, но колеса были в порядке, их не пришлось даже подкачивать. Через пять минут он был на Савеловском вокзале, в длинном ряду машин. Летние ромашки и гладиолусы у торговок сменились осенними астрами, и, освещенные прямым солнцем, они полыхали фиолетово-розовым светом. Астры стояли громадными букетами в ведрах с водой, и Евлентьев поймал себя на том, что ему нестерпимо хочется купить целое такое вот ведро и поставить его посредине стола или на подоконнике. От цветов исходила какая-то встревоженность.
— Привет, старик! — сказал Самохин, падая на переднее сиденье. — Рад тебя видеть в добром здравии, молодым, загорелым, красивым. Тебя, наверное, женщины любят?
— В меру, — ответил Евлентьев, пожимая руку приятеля. — Но постоянно.
— О, меня любят иначе... Чрезвычайно редко, но с какой-то осатанелостью, представляешь?
— Представить могу... Но не более того.
— Получается, что мы с тобой на эти дела тратим одинаковое количество энергии.
— Я не трачу, я потребляю, — поправил Евлентьев.