Все лето провел я в охоте.Забыл ее имя и лик.Обиду моюНа болотеОплакал рыдальщик кулик.Бедна наша родина кроткаяВ древесную цветень и сочь,И лето такое короткое,Как майская теплая ночь.Заря холодней и багровей.Туман припадает ниц.Уже в облетевшей дубровеРазносится звон синиц.Мой мельник вовсю улыбается,Какая-то веселость в нем.«Теперь мы, Сергуха, по зайцамЗа милую душу пальнем!»Я рад и охоте…Коль нечемРазвеять тоску и сон.Сегодня ко мне под вечер,Как месяц, вкатился Прон.«Дружище!С великим счастьем!Настал ожидаемый час!Приветствую с новой властью!Теперь мы всех р-раз – и квас!Без всякого выкупа с летаМы пашни берем и леса.В России теперь СоветыИ Ленин – старшой комиссар.Дружище!Вот это номер!Вот это почин так почин.Я с радости чуть не помер,А брат мой в штаны намочил.Едри
ж твою в бабушку плюнуть!Гляди, голубарь, веселей!Я первый сейчас же коммунуУстрою в своем селе».У Прона был брат Лабутя,Мужик – что твой пятый туз:При всякой опасной минутеХвальбишка и дьявольский трус.Таких вы, конечно, видали.Их рок болтовней наградил.Носил он две белых медалиС японской войны на груди.И голосом хриплым и пьянымТянул, заходя в кабак:«Прославленному под ЛяояномСсудите на четвертак…»Потом, насосавшись до дури,Взволнованно и горячоО сдавшемся Порт-АртуреСоседу слезил на плечо.«Голубчик! —Кричал он. —Петя!Мне больно… Не думай, что пьян.Отвагу мою на светеЛишь знает один Ляоян».Такие всегда на примете.Живут, не мозоля рук.И вот он, конечно, в Совете,Медали запрятал в сундук.Но с тою же важной осанкой,Как некий седой ветеран,Хрипел под сивушной банкойПро Нерчинск и Турухан:«Да, братец!Мы горе видали,Но нас не запугивал страх…»……………………Медали, медали, медалиЗвенели в его словах.Он Прону вытягивал нервы,И Прон материл не судом.Но все ж тот поехал первыйОписывать снегинский дом.В захвате всегда есть скорость:– Даешь! Разберем потом! —Весь хутор забрали в волостьС хозяйками и со скотом.А мельник……………………..Мой старый мельникХозяек привез к себе,Заставил меня, бездельник,В чужой ковыряться судьбе.И снова нахлынуло что-то…Тогда я всю ночь напролетСмотрел на скривленный заботойКрасивый и чувственный рот.Я помню —Она говорила:«Простите… Была не права…Я мужа безумно любила.Как вспомню… болит голова…Но васОскорбила случайно…Жестокость была мой суд…Была в том печальная тайна,Что страстью преступной зовут.Конечно,До этой осениЯ знала б счастливую быль…Потом бы меня вы бросили,Как выпитую бутыль…Поэтому было не надо…Ни встреч… ни вобще продолжать…Тем более с старыми взглядамиМогла я обидеть мать».Но я перевел на другое,Уставясь в ее глаза,И тело ее тугоеНемного качнулось назад.«Скажите,Вам больно, Анна,За ваш хуторской разор?»Но как-то печально и странноОна опустила свой взор.………………….«Смотрите…Уже светает.Заря как пожар на снегу…Мне что-то напоминает…Но что?..Я понять не могу…Ах!.. Да…Это было в детстве…Другой… Не осенний рассвет…Мы с вами сидели вместе…Нам по шестнадцать лет…»Потом, оглядев меня нежноИ лебедя выгнув рукой,Сказала как будто небрежно:«Ну, ладно…Пора на покой…»………………….Под вечер они уехали.Куда?Я не знаю куда.В равнине, проложенной вехами,Дорогу найдешь без труда.Не помню тогдашних событий,Не знаю, что сделал Прон.Я быстро умчался в ПитерРазвеять тоску и сон.
5
Суровые, грозные годы!Но разве всего описать?Слыхали дворцовые сводыСолдатскую крепкую «мать».Эх, удаль!Цветение в далях!Недаром чумазый сбродИграл по дворам на рояляхКоровам тамбовский фокстрот.За хлеб, за овес, за картошкуМужик залучил граммофон, —Слюнявя козлиную ножку,Танго себе слушает он.Сжимая от прибыли руки,Ругаясь на всякий налог,Он мыслит до дури о штуке,Катающейся между ног.Шли годыРазмашисто, пылко…Удел хлебороба гас.Немало попрело в бутылках«Керенок» и «ходей» у нас.Фефела! Кормилец! Касатик!Владелец землей и скотом,За пару измызганных «катек»Он даст себя выдрать кнутом.Ну, ладно.Довольно стонов!Не нужно насмешек и слов!Сегодня про участь ПронаМне мельник прислал письмо:«Сергуха! За милую душу!Привет тебе, братец! Привет!Ты что-то опять в КриушуНе кажешься целых шесть лет!Утешь!Соберись, на милость!Прижваривай по весне!У нас здесь такое случилось,Чего не расскажешь в письме.Теперь стал спокой в народе,И буря пришла в угомон.Узнай, что в двадцатом годеРасстрелян Оглоблин Прон.Расея…Дуровая зыкь она.Хошь верь, хошь не верь ушам —Однажды отряд ДеникинаНагрянул на криушан.Вот тут и пошла потеха…С потехи такой – околеть.Со скрежетом и со смехомГульнула казацкая плеть.Тогда вот и чикнули Проню,Лабутя ж в солому залезИ вылез,Лишь только кониКазацкие скрылись в лес.Теперь он по пьяной мордеЕще не устал голосить:«Мне нужно бы красный орденЗа храбрость мою носить».Совсем прокатились тучи…И хоть мы живем не в раю,Ты все ж приезжай, голубчик,Утешить судьбину мою…»
* * *
И вот я опять в дороге.Ночная июньская хмарь.Бегут говорливые дрогиНи шатко ни валко, как встарь.Дорога довольно хорошая,Равнинная тихая звень.Луна золотою порошеюОсыпала даль деревень.Мелькают часовни, колодцы,Околицы и плетни.И сердце по-старому бьется,Как билось в далекие дни.Я снова на мельнице…ЕльникУсыпан свечьми светляков.По-старому старый мельникНе может связать двух слов:«Голубчик! Вот радость! Сергуха!Озяб, чай? Поди, продрог?Да ставь ты скорее, старуха,На стол самовар и пирог.Сергунь! Золотой! Послушай!……………………….И ты уж старик по годам…Сейчас я за милую душуПодарок тебе передам». —«Подарок?»«Нет…Просто письмишко.Да ты не спеши, голубок!Почти что два месяца с лишкомЯ с почты его приволок».Вскрываю… читаю… Конечно!Откуда же больше и ждать!И почерк такой беспечный,И лондонская печать.«Вы живы?.. Я очень рада…Я тоже, как вы, жива.Так часто мне снится ограда,Калитка и ваши слова.Теперь я от вас далёко…В России теперь апрель.И синею заволокойПокрыта береза и ель.Сейчас вот, когда бумагеВверяю я грусть моих слов,Вы с мельником, может, на тягеПодслушиваете тетеревов.Я часто хожу на пристаньИ, то ли на радость, то ль в страх,Гляжу средь судов все пристальнейНа красный советский флаг.Теперь там достигли силы.Дорога моя ясна…Но вы мне по-прежнему милы,Как родина и как весна».………………………Письмо как письмо.Беспричинно.Я в жисть бы таких не писал.По-прежнему с шубой овчиннойИду я на свой сеновал.Иду я разросшимся садом,Лицо задевает сирень.Так мил моим вспыхнувшим взглядамПогорбившийся плетень.Когда-то у той вон калиткиМне было шестнадцать лет.И девушка в белой накидкеСказала мне ласково: «Нет!»Далекие милые были!..Тот образ во мне не угас.Мы все в эти годы любили,Но, значит,Любили и нас.Январь 1925Батум
Комментарии
Первым опубликованным произведением С. А. Есенина было стихотворение «Береза», напечатанное в журнале «Мирок» в январе 1914 г. под псевдонимом Аристон. Систематически под собственным именем его стихи и поэмы стали выходить в печати с 1915 г. Их публиковали наиболее крупные столичные и провинциальные журналы. После революции есенинские произведения широко выходили в периодических изданиях Советской России, печатались они также в эмигрантской периодике.
Основные книги стихотворений поэта, изданные при его жизни: «Радуница» (1916; новые издания – 1918, 1921), «Голубень» (1918; 2-е издание – 1920), «Трерядница» (1920; 2-е издание – 1921), «Исповедь хулигана» (1921), «Избранное» (1922), «Москва кабацкая» (1924), «О России и революции: стихотворения и поэмы» (1925), «Березовый ситец» (1925), «Избранные стихи» (1925), «Персидские мотивы» (1925). Отдельными книгами выходили и некоторые большие произведения Есенина. Так в 1921–1922 гг. издательствами Москвы, Петрограда и Берлина была выпущена поэма «Пугачев».
В последние месяцы жизни Есенин увлеченно работал над подготовкой трехтомного собрания своих сочинений: договор на свое издание он заключил с Госиздатом в июне 1925 г. Помещенные в нем произведения поэт расположил следующим образом: первый том – стихотворения, второй – маленькие поэмы, третий – большие поэмы. Все три тома и подготовленный издательством дополнительный четвертый том вышли в свет после смерти Есенина, в 1926–1927 гг.
Современные научные издания, как правило, следуют последней воле поэта и располагают его сочинения согласно указанным разделам, добавляя к ним в качестве еще одного раздела стихотворения, не включенные художником в итоговое собрание. Издания избранных произведений сегодня традиционно делятся на две части: стихотворения (сюда входят и маленькие поэмы) и собственно поэмы. Настоящая книга следует этой практике. Помещенные в ней произведения в основном датируются согласно указаниям поэта, а также в соответствии с наиболее авторитетными собраниями его сочинений. Исключение составляет поэма «Черный человек», применительно к которой указано реальное время ее возникновения: 1922–1925 гг. В случае со стихотворением «Песнь о собаке» (годы его написания исследователи определяют по-разному), как наиболее вероятная, избрана отличная от есенинской (1915) датировка – 1919 г. Стихотворения в книге делятся на три раздела соответственно основным этапам творческого движения поэта.
«Ой ты, Русь, моя родина кроткая…» 1910–1916
Калики
Калики – нищие, странники Христа ради, распевающие духовные стихи, песни, псалмы.
Пречистый Спас — Господь Иисус Христос.
Вериги — железные цепи, оковы, которые носили на себе православные подвижники для смирения плоти и во спасение души. Ношение вериг означало также зримое возложение на себя тяжести собственных и людских грехов, посильное их искупление.
Троица — День Святой Троицы – православный праздник Пятидесятницы (по прошествии пятидесяти дней от Светлого Христова Воскресения), когда прославляется сошествие Святого Духа на апостолов Христа. На Троицу празднуется нерукотворное основание, начало христианской Церкви.
Канон – церковное песнопение во славу отмечаемого праздника или прославляемого святого.
«Пойду в скуфье смиренным иноком…»
Стихотворение представляет собой позднюю, 1922 г., редакцию написанного Есениным предположительно в 1914 г. стихотворения «Инок». Оно вошло в состав первой книги поэта «Радуница» (1916). Последний вариант этих стихов имеет отчетливые признаки есенинского стиля начала 1920-х гг. В нем различимы также новые идейные мотивы.