Душа и взгляд. Баллады в прозе
Шрифт:
попробуйте представить себе, что делал герой до, после и в промежутках между описанными сценами-световыми пятнами, и вы будете потрясены невозможностью подобного – и удовлетворительного для вас – представления, —
а значит: что это за человек, коего возомнили вы ближе иных вам близких людей? в каком измерении он пребывает? и почему, воодушевляясь им в одни: прекрасные, лучшие, возвышенные минуты жизни, вы забываете о нем в другие минуты, растянувшиеся на годы, десятки лет? что это вообще за странная межчеловеческая связь? и есть ли у нее субстанция, способная ее онтологически оправдать?
Итак, художественный персонаж лишен сердцевины, тем самым непредставимо до конца и выражение его лица и глаз: художник, правда, подбрасывает нам их описание, но это опять-таки как хождение к линии горизонта: вы к ней приближаетесь, а она от вас удаляется, —
и нигде вышеописанная амбивалентность не проявляется с такой зрительной ясностью, как при удавшейся экранизации литературного произведения: когда найден актер, оптимально сыгравший героя, мы уже не хотим представлять последнего иначе, как в облике данного актера, —
однако стоит нам вернуться к литературному первоисточнику, как становится очевидным, что персонаж все-таки не идентичен актеру, а поскольку лучшей игровой альтернативы нет, стало быть и реального человека, который мог бы быть отождествлен с вымышленным персонажем, попросту не существует в природе, – но как человек— ведь персонаж тоже человек— может не иметь лица? здесь тайна творчества, проливающая свет и на загадку центра у всех нас, так называемых «простых смертных»: мы живем так, как будто он есть – ведь из него исходят все наши волевые побуждения – но зафиксировать его нам никогда не удается, —
так точно наше лицо и наши глаза могут выражать сколь угодно несовместимые между собой эмоции: мы всегда будем искать за ними «глубочайшее душевное и духовное единство», —
и не только искать, но и, как ни странно, находить его: находить, снова терять, опять находить и в который раз терять – и так до бесконечности, потому что наш центр подобен «черной дыре», в которую проникнуть физически невозможно и которая смыкается… с самой обыкновенной периферией, —
человеческий взгляд поэтому нагляднейшим образом демонстрирует основное положение философии отсутствия: душа существует, но существует как иллюзия, и все-таки иллюзия есть единственный способ существования души.
XV. Ода русской женщине
Если вам когда-нибудь захочется прославить красоту русской женщины, потому что, во-первых, вы сами на нее уже тысячу раз обращали внимание, а во-вторых, вы успели заметить, что иностранцы полностью разделяют ваше мнение, то, чтобы не ломиться в открытую дверь и не изобретать велосипеда, вам придется начать издалека, —
например, провозгласить, что так уж получилось, что природа, не являясь в собственном смысле художником – ибо все в ней происходит сообразно сугубо практическим, бесконечно далеким от какой бы то ни было поэзии в человеческом понимании целям – выступает как художник, а мир в целом, не будучи и близко демиургом и понятия о нем не имея, представляется человеческому сознанию, как будто в сердцевине его незримо пребывает загадочное творческое начало, —
и какие бы фундаментальные открытия ни были совершены наукой, в каком бы новом свете ни раскрылись прежние всем известные детали и как бы ни трансформировался им соответственно общий и философский взгляд на дело, ничто, по-видимому, не может изменить этого нашего первичного и, быть может, врожденного восприятия природы и окружающего мира.
Далее, расплетая удачно найденную сюжетную нить и все еще кружа «вокруг да около», вам, вероятно, нужно будет сказать, что когда природа иной страны, не будучи даже особенно красивой – есть множество куда более красивых пейзажей! – помимо на общих правах присущей ей одухотворенности обнаруживает еще и непонятно откуда в ней взявшуюся душевность, и душевность эта насквозь поэтична – хотя, впрочем, и любая душевность по природе своей поэтична – и ее, что называется, непочатый край, так что поэты, писатели, музыканты и художники – особенно последние – этой страны черпают бытийственную поэзию природы обеими руками при одном лишь к ней прикосновении, а их «коллеги» из прочих земных регионов не могут с ними в этом плане сравниться ни в количественном, ни в качественном отношениях, —
да, вот тогда встает самый, пожалуй, любопытный и насущный вопрос о том, что есть дух и что есть душа, и все ли народы вкупе с их пейзажами наделены ими в равной мере, и как вообще дух и душа соединяются между собой, и так далее и тому подобное, —
и здесь уже, вовремя почувствовав опасность податься «не в ту степь», то есть, говоря конкретно, забраться в никому не нужные философские дебри, вам придется сразу и категорически предположить тайную связь между природой того или иного региона и его женщинами, в нем обитающими.
Однако вам прекрасно известно и то, что в любом регионе есть множество пейзажей: от выдающихся до ничтожных и даже безобразных, поскольку же вы задались предвзятой целью: говорить о достоинствах, умалчивая о недостатках, то и пейзаж вы постараетесь выделить какой-нибудь броский и левитановский, —
скажем, березовую рощицу на берегу неширокой, извилистой, тенистой, изобилующей стрекозами и водяными лилиями реки да еще, чего доброго, с белотелой церквушкой с золочеными куполами вдалеке, —
вот уж, поистине, нет и не может быть женщины и жены лучше, чем похожей на описанный пейзаж.
Пейзаж этот, действительно, не только не смущает душу каким-либо величием – ибо есть на земле пейзажи, от которых прямо дух захватывает – но как бы добровольно отдается на милость человека, и есть в нем что-то трогательное, беззащитное, уязвимое, жертвенное, —
при созерцании его рождается непроизвольное ощущение, что стоит лишь несколько раз ударить топором – и от березовой рощи ничего не останется, стоит бросить несколько пластиковых бутылок – и речка погибнет от загрязнения, стоит молодым жителям деревеньки – их и так по пальцам пересчитать – податься в город – ив церквушке, кроме батюшки да пары стариков и старух, никого не останется, —
ну а дальше, перечитав написанное и оставшись им более-менее довольным, вы, подчиняясь внутренней логике избранной параллели, вступите на скользкий путь: вы осторожно предположите, что точно так же, как этот чудесный левитановский пейзаж, русская женщина в сердцевине своей отдается мужчине.
Она как будто кокетничает меньше других женщин, а если и кокетничает, то не всерьез, и ее по существу нужно завоевывать меньше, чем других женщин, и здесь даже коренное отличие между русскими и западными женщинами, —