Душегуб
Шрифт:
Хамзат заворожено молчал. От простых и вовсе не героических слов Ахмеда веяло безысходной тоской, война теряла наивный ореол юношеского романтизма и представала другой своей более реальной стороной. Теперь она выглядела не как захватывающее приключение, а как тяжелая на пределе моральных и физических сил работа, требующая нечеловеческого напряжения всех резервов организма, несущая с собой всевозможные неудобства и лишения.
— Но не это хуже всего, — помолчав, продолжал Ахмед. — В последнее время изменились сами русские. Сейчас здесь почти нет молодых солдат по призыву. В основном воюют контрактники — взрослые мужики, которые за войну получают деньги. И отрабатывают их по полной. Нас они ненавидят и обычно не боятся. Потому что уже попробовали войны в других местах, кто где. Многие потеряли здесь друзей или близких и специально приехали мстить. Эти дерутся отчаянно, до последнего, никогда не сдаются. Не боятся крови ни своей, ни чужой. Если бы их полковники, да генералы у наших денег не брали, давно бы уже всем конец пришел, хотя и так к тому идет. Чем дальше, тем хуже… А есть и вовсе звери — спецназ… Ни дай бог таким попасться, на хвост сядут — не выпустят. Денег не берут, договариваться ни с кем не хотят. Воюют так же как мы из засады, в лесу и горах, как у себя дома. Кровь льют направо налево, похоже у них и сердца-то в груди нет… Вот так-то…
Сейчас давний разговор вспоминался во всех подробностях. Именно под его впечатлением, Хамзат, когда по весне появились в селении эмиссары имама Хаттаба, набирать новых борцов за веру в учебные лагеря знаменитого араба, отвечал уклончиво ни да, ни нет, мол, подумать надо, с родными обсудить, все дела закончить, а уж потом на войну собираться. Так и дотянул до того момента, когда все, кто дал согласие, с прибывшими проводниками ночью исчезли из села, направляясь к далеким и страшным горам, где разместился один из учебных лагерей. Апти, не внявший советам старшего брата, ушел. Ушли с ним еще два десятка юношей, не доживших и до двадцати лет. С тех пор Хамзат не видел давнего друга, лишь однажды, случайно встретивший его на улице Ахмед скупо в двух словах передал ему короткий привет от Апти. Рассказал, что тот сражается с неверными, еще жив, хотя был недавно ранен в плечо, но уже выздоровел, что его отличил перед всеми сам Хаттаб, за храбрость и умение, проявленные в бою, подарив ему кинжал в отделанных серебром ножнах. Хамзат сдержанно отреагировал на это сообщение, с того самого времени, как бывший школьный товарищ стал боевиком юноша как бы забыл о нем, уже понимая, что вряд ли когда-нибудь увидит друга живым, а если и увидит, то это наверняка будет вовсе не тот Апти с которым так весело было осуществить тысячу приходящих на ум мальчишкам проказ. К сожалению их детство бесповоротно кончилось, а взрослая жизнь развела вовсе уж в разные стороны, разбежались шедшие когда-то рядом дорожки. Так думал Хамзат. Однако судьбе, или Аллаху было угодно рассудить по-другому, и встреча старых друзей состоялась буквально два дня назад, как по заказу, и была она вовсе не теплой и не дружеской.
Плохо спавший в последнее время ночами, растревоженный Хамзат, услышав тихий стук в окно, подсочил будто ужаленный. Первым делом вязкие нелогичные полночные мысли метнулись к сидящему во дворе дома на цепи здоровенному кобелю-полукровке от вязки кавказской овчарки с волком. Почему он даже не гавкнул, уж не говоря о том, что вообще должен был разорвать незваного гостя в мелкие клочья? Неужели пожаловали отпустившие его недавно спецназовцы? Тем пристрелить пса из бесшумного пистолета раз плюнуть! Он задохнулся от подкатившего к горлу ужаса. Больше всего на свете не хотелось Хамзату вновь глянуть в водянисто-пустые провалы глаз командира разведчиков. Лишь лихорадочно скакнувшая в разгоряченной голове мысль о том, что если пришли со злом, да пристрелили сидящую на карауле собаку, то уж точно не за чем деликатно стучаться в окно, оповещая хозяев о своем прибытии. Собрав в кулак всю силу воли, десять раз напомнив себе, что он мужчина, а значит, ему не пристало пугаться кого бы то ни было, Хамзат на негнущихся ногах подошел к окну. Ночь за стеклом плыла черная, безлунная, рассмотреть незваных гостей было совершенно невозможно, лишь качнулась под окошком чья-то неясная тень.
— Кто там? — почему-то шепотом просипел в темноту Хамзат, открывая створку оконной рамы.
— Это я, Апти, — также тихо откликнулась ночь.
— Кто? — чувствуя, как неожиданное облегчение захлестывает все его существо, до самых кончиков пальцев на ногах, сводя приятной заставляющей расслабиться судорогой напряженные поясничные мышцы.
Все оказалось вовсе не так страшно, как он уже успел себе вообразить, это всего лишь Апти, ровесник и старый друг. Потому и не лаяла сторожевая псина, Апти ей знаком не хуже, чем хозяева и из-за его прихода тревожиться, резона нет. Не понятно только откуда он вдруг здесь взялся, и что за нужда пригнала его сюда среди ночи? Что это за дело такое, с которым нельзя подождать до утра?
— Суре дика хыла хун, ваша (добрый вечер, брат) — тихо засмеялся в темноте Апти. — В дом меня с другом пустишь? Или будешь гостей во дворе держать?
Что-то резкое и неприятное послышалось в его голосе Хамзату, но он тут же отогнал от себя, еще не успевшую оформиться жутковатую мысль, и почти бегом бросился отпирать закрытую на ночь входную дверь.
Гости зашли в дом, вежливо поздоровавшись с хозяином, стараясь не шуметь. Рассмотрел их Хамзат лишь в комнате, когда затеплил керосиновую лампу и яркий ненасытный огонек вонючего жирного пламени, кинув вверх порцию копоти, ровно заплясал, забился в плену стеклянной колбы. Вот тут то и вернулись все его страхи. Апти, нагло, по-хозяйски развалившийся на стоящем в углу диване, смотрел, презрительно прищурившись, черты лица его погрубели и заострились, прибавилось жестких морщин около губ, а вдоль щеки узкой узловатой ниткой тянулся свежий недавно заживший шрам. Окрепшее, еще юношески гибкое, но даже на вид ловкое и сильное тело затянуто в пестрый иностранный камуфляж из легкой, не мешающей коже дышать, ткани, на ногах добротные ботинки с высоким берцем. И последний штрих — небрежно закинутый под руку автомат, будто случайно смотрящий настороженным черным стволом прямо Хамзату в живот. Перехватив опасливо брошенный на оружие хозяином дома беглый взгляд, Апти нехорошо ощерился и проговорил почему-то по-русски:
— Отличный автомат. Сам отнял у русского десантника. Патрон в стволе и предохранитель снят. Вот он, смотри, в самом низу! Нажму на курок и… Пух! У тебя в животе дырка!
— Это плохая шутка, друг, — судорожно сглотнув, тоже по-русски ответил Хамзат.
— Очень плохая шутка.
— Разве я шучу? — неприятно улыбнулся Апти.
Хамзат невольно вздрогнул, поймав его ненавидящий взгляд. Заметив это, спутник молодого чеченца тихо рассмеялся. Хамзат изучающе глянул в его сторону. Этот тоже был облачен в камуфляж и вооружен, однако на чеченца не походил. Смуглое с подчеркнуто тонкими правильными чертами лицо обрамляла аккуратно подстриженная бородка, орлиный нос выдавался далеко вперед, загибаясь книзу подобно клюву хищной птицы, глаза смотрели весело и как-то особенно веско и уверенно, длинные вьющиеся волосы свободно падали на мощные плечи.
— Не к лицу гостю, даже если у него есть автомат, оскорблять хозяина дома, в который он пришел, — собрав в кулак все свое мужество, по-чеченски вымолвил Хамзат, глядя прямо в лицо длинноволосому.
Против ожидания тот не вспылил, не засмеялся и не пригрозил ему оружием, вместо этого лишь пожал непонимающе плечами и коротко взглянул на улыбающегося Апти.
— Говори по-русски, — лениво процедил тот, обращаясь к Хамзату. — Салех не понимает нашего языка. Он приехал сюда из Йемена биться за нашу свободу вместе с нами. Это очень удивительно, что чужой мужчина приезжает из далекой страны за много тысяч километров отсюда, чтобы исполнить долг каждого правоверного мусульманина. А некоторые наши мужчины, которым не надо никуда ехать упорно продолжают прятаться за спины других.
— Откуда же он знает русский? — удивленный Хамзат пропустил мимо ушей оскорбительные намеки бывшего одноклассника.
— Учился в университете в Москве, — без запинки и малейшего акцента отбарабанил, сверкнув белозубой улыбкой Салех.
— Ты от темы не уходи, — недовольно скривился Апти. — Мы к тебе не просто так побеседовать пришли.
— Тогда рассказывайте свое дело, — изо всех сил стараясь казаться спокойным и сохранять неколебимое мужское достоинство, выговорил Хамзат.
— Это не только наше дело. Это и твое дело. И мое, и вот его, и каждого чеченца, и вообще всех мусульман…
Хамзат напряженно ждал, уже догадываясь, что последует за этими словами. И он не ошибся. Патетически закатывая глаза и жестикулируя левой рукой, Апти заговорил:
— Нашу землю топчет враг. Неверные собаки снова хотят накинуть на нас ярмо, сделать нас своими рабами. Наши жены и матери в слезах, наши братья и отцы убиты. Наши дома разрушены. В тяжелый час обращается к своим сынам страна. Каждый должен исполнить свой долг. Каждый должен приложить все силы для сопротивления захватчикам. Каждый должен взять в руки автомат и присоединиться к лучшим сынам чеченского народа до последней капли крови бьющимся с неверными собаками…
Хамзат, склонив голову набок, внимательно слушал разошедшегося так, что на губах выступила пена одноклассника, мысленно прикидывая, во что обойдется ему этот полночный визит борцов за свободу. И так и этак примерял, все выходило, что не дешево, хорошо, если вообще в живых оставят. Сразу видно Апти вовсе не придуривается и искренне верит всему, что говорит, чего не скажешь об арабе. При внешней почтительной серьезности, написанной на лице йеменца, в глазах его легко было заметить пляшущие веселые искры, сразу становилось понятно, что к запальчивой тираде своего товарища он относится более чем иронично. Однако, сам Апти этого не замечал. Да, друг и одноклассник, здорово же тебе в горах мозги набекрень сдвинули…