Два апреля
Шрифт:
Он, наконец, догадался, какие буквы рисует она у него на груди. Стало даже жаль, что так обыкновенно - начальные буквы их имен.
– На улице дождик, - сказал он. Взял Марину за плечи. Она подняла лицо.
– Ну, а насчет доступности: я считаю, что женщина не баржа, нуждающаяся в буксире. Пусть идет своим ходом, куда хочет.
Они приехали в «Чайку», тихий, уютно освещенный поплавок у Петропавловской крепости. Марина читала меню, и он был рад, что она делает это не вслух, потому что все девушки, с которыми ему приходилось бывать в ресторанах, читали меню вслух, внятно выговаривая цены, и это
Возможно, это то, думал Овцын. Судьба сама подала ому сокровище, мол, не надо теперь искать по свету, растрачивая нервы и сбивая подметки...
Конечно, Марина - сокровище.
Они сидели в ресторане долго, мало говорили, и постепенно возникала близость, странная для первой встречи.
– Мне кажется, что я знаю вас очень давно, - сказала она.
– Даже хочется говорить вам «ты». Отчего это?
– Кто знает, что от чего происходит?
– улыбнулся он.
– Я много думал о женщине. Каждый думает о женщине. Единственной на свете женщине, которую непременно должен встретить.
– Я на нее похожа?
– спросила она.
– Вы кажетесь мне знакомой.
– Он положил ладонь на ее руку.
– Человек нравится, если о нем думал раньше, еще до встречи. Правда?
– спросила Марина.
– Правда, - сказал он.
Она спросила:
– Иван, вы хороший человек?
– Всяко бывает, - ответил он и погладил ее руку.
– Нет, надо быть каким-то одним, - сказала она.
– Плохим или хорошим. Иначе все будут в человеке обманываться. Правда?
– Святая правда, - согласился Овцын, хотя и не верил, что человек может быть каким-то одним.
– Подумаешь, как много еще надо, просто оторопь берет. Надо пить минеральную воду, а не вино. Надо утром делать зарядку. Надо дышать свежим воздухом, а не табачным дымом, тратить деньги не на ресторан, а на книги, участвовать в общественной работе, заниматься спортом, повышать культурный уровень и кушать на ночь простоквашу. И спать надо ложиться не позже двадцати трех часов, непременно с открытой форточкой.
– А сколько времени?
– Полночь.
– Мне надо спешить, а то будут неприятные разговоры в общежитии.
– Видите, опять это «надо», - сказал он.
Они не пошли к общежитию, а свернули направо и перешли по деревянному мосту на Заячий остров. Среди стволов вековых деревьев было пустынно и темно. Таинственное величие крепостных стен, непроизвольно объемлющее в ночи душу человеческую, не позволило ему положить руку на плечи Марине. Прибитый недавним дождем песок пляжа не рассыпался под ногами. Они подошли к воде, черной и тихой, только чуть колышущейся у берега. Она спросила:
– Вы в своих плаваниях скучаете по ленинградским набережным?
– И по набережным тоже.
– А зачем вы ездили в лес?
– За компанию, - сказал он.
– Вы не любите, мне кажется, лес?
– Я обхожусь без него, не огорчаясь,- сказал он.
Она сказала:
– Утверждают, что родина - это поля, речки, холмы, перелески, три березки у избы... А для меня родина - вот эти набережные. Здесь я выросла, к трем березкам я равнодушна.
Они обогнули крепость и вышли на Петроградскую сторону. Было пустынно, красиво светились зеленые огоньки неподвижных такси на стоянке, и Кировский мост уже развели. Под ним, кряхтя, проходил буксир с громадным, на две тысячи тонн лихтером.
– Поздно, - сказала она.
– А спать не хочется. Правда?
– Правда, - сказал он и положил руку ей на плечи.
Они перешли площадь и сели на скамью. Он поцеловал ее в холодные губы. Она не противилась, только сразу поникла, будто отдаваясь неизбежному, бороться с которым нет сил. Губы потеплели и напряглись, когда он поцеловал снова.
Давно уже свели Кировский мост, а они сидели на скамье, обнявшись, не произнося слов. Потом пришла усталость, холод проник под одежду, объятие не спасало от него.
– О чем ты думаешь?
– спросила Марина.
– Только не лги и не говори, что ни о чем.
Она сжималась, стараясь унять дрожь. Наверное, холод мучил ее, голове стало худо от выпитого вина, и хотелось ей только крыши над головой и теплой постели.
– Припоминаю, кто из моих друзей еще не женился,- сказал он.
– Побудь тут, я схожу позвоню.
К телефону долго не подходили, потом раздался хриплый голос:
– Н-ну?
– Баранки гну!
– сказал он, развеселившись. Он представил себе хилого, носатого Соломона, босого, в сиреневом: белье, с одеялом на плечах.
– Мог бы повежливее, сухопутный краб.
– Ах, это ты, старая каракатица, - сказал Соломон и зевнул.
– Когда прибыл?
– В пятницу. Послушай, кашалот: я хочу сейчас зайти в гости.
– А ты знаешь, сколько сейчас времени?
– спросил Соломон.
– Знаю.
– Ну, заходи, - сказал Соломон.
– А выпить у тебя есть?
– Выпить будет завтра.
– Что за времена...
– громко вздохнул Соломон.
– Все неприятности сегодня, все удовольствия завтра. Ну, приезжай.
– Я с женщиной, - сказал Овцын.
– Так что надевай брюки.
В трубке раздался свист.
Соломон встретил их в брюках и даже при галстуке. В тепле Марина раскисла, глаза ее сузились. Она старалась не уронить голову и все выше поднимала подбородок.
– Сейчас выпьешь чаю, и мы тебя уложим, - сказал Овцын.
– Здесь только одна кровать, - произнесла она с вопросом.
– А сколько тебе надо?
Соломон принес чайник, принялся суетливо расставлять посуду. Разнокалиберные чашки он добыл из платяного шкафа, ложки из тумбочки, из-за окна вытащил банку с вареньем.
– У меня же есть холодные котлеты!
– Он стукнул себя по лбу и убежал на кухню.
– Удивительно трогательный человек этот твой друг, - сказала Марина.
– Он тоже моряк?
– Бывший. Испортилось зрение, пришлось уйти на берег. Теперь работает продавцом в мебельном магазине.
– Овцын усмехнулся и повел рукой.
– Ты же видишь, какая у него мебель.
– Это часто бывает, - сказала Марина.
Соломон принес холодную сковородку с котлетами, но никто их не ел. Потом он сгреб пустые чашки на угол стола, сказал Марине: