Два брата
Шрифт:
— Значит, беречься не собираешься? Будешь воевать против всего государства?
— А как ты думаешь?
— Я думаю, ты чокнутый.
— Слушай, не тебе завтра уходить в какую-то семью сраных нацистов! Ты по-прежнему еврей. Тебя не пускают в кино, но ты хоть остаешься в родном доме. А меня ждут приемные родители, нацистская школа и гитлерюгенд. Это невыносимо, понимаешь? Напрочь. Лучше сдохнуть, вот прямо сейчас. Если б эти гады попытались меня убить, я был бы счастлив, потому что хоть одного заберу с собой.
— Оттси…
— Пойми, ненависть — единственный способ это пережить. И я
— А если тебя убьют? Что будет с мамой?
— Может, она и не узнает, — буркнул Отто. — Ты уж позаботься. Мама ошибается, что когда-нибудь нацистам придет конец. Во многом она права, но тут заблуждается. Им не будет конца. Они просуществуют тысячу лет, как обещала их главная сволочь. И не остановятся, пока нас не перебьют.
— Кого?
— Евреев.
— Но ты же не…
— Я еврей! И я тебе морду расквашу, если скажешь, что нет! Они убьют всех евреев, до кого доберутся. На стене школы написано «Смерть жидам!». Но ты не допустишь, чтобы это случилось с нашей семьей. Я уверен, Паули. Ты шибко умный, мама тоже. Найдете способ уехать. А я, наверное, об этом не узнаю! Останусь здесь, один среди врагов. Меня ссылают, Паули, но лучше бы мне умереть.
Пауль подсел на кровать брата.
— Оттси, старик… Ты же знаешь, мы никогда тебя не бросим.
— Меня не выпустят, как ты не понимаешь? Им нужно пушечное мясо. Гитлерюгенд и затеян для военной муштры. Гитлеру нужны солдаты. Но вот что я тебе скажу: когда меня обучат, им придется меня отпустить или убить на месте. Мне все равно.
— Оттси, завязывай с этими разговорами. Мы найдем выход. Обещаю.
— Возможно. Но я сомневаюсь.
Отто пошел чистить зубы. В гостиной он увидел отца, сгорбившегося у пианино. Пустая бутылка валялась подле табурета.
— Пап, иди спать, — шепнул Отто.
— Сейчас, сынок, — не поднимая головы, ответил Вольфганг.
— Пап, ты маленько соберись. Маме нужна твоя поддержка.
— Да, конечно, — вяло сказал Вольфганг. — Паршивый из меня помощник, верно?
Больше сказать было нечего, Отто прошел в ванную. На обратном пути он увидел, что отец так и сидит в темноте.
В детской, погасив свет, Отто улегся и шепотом окликнул брата:
— Паули.
— Что?
— У меня есть просьба.
— Знаю. Хочешь, чтобы я сказал Дагмар, да?
Отто хмыкнул.
— Может, у нас разная кровь, брат, но ты по-прежнему читаешь мои мысли. Понимаешь, мне, наверное, нельзя там появляться, даже если улучу минутку.
— Конечно, нельзя, — прошептал Пауль. — Если учесть обещания гестапо, за тобой наверняка будут следить. По крайней мере, первое время. И отыграются на всяком еврее, с которым ты попробуешь связаться.
— Да. Пожалуй, так.
— Конечно, обидно, старина. — Пауль будто улыбнулся. — Как мне, когда она кое-что тебе позволила. Везучий гад. До сих пор не верится, что она дала себя потрогать! Знал бы, что она так далеко зайдет, сам бы изуродовал штурмовика.
— Ага. Теперь она вся тебе достанется. Ну и кто из нас везучий гад?
— Знаешь, я бы не хотел такой ценой.
— Уверен?
— Ну… почти.
Оба рассмеялись.
— Давай спать, — сказал Пауль. — Коль ты собрался воевать со всеми германскими нацистами, тебе нужны силы.
— Да…
— Выходит, так. Спокойной ночи, брат.
Однако у Отто остался еще один вопрос.
— Паули?
— Что?
— Ты думал о том, каким он был бы?
— Кто?
— Он. Твой близнец. Настоящий. Тот, который с тобой был в маме, но умер. Если б он был жив, а меня бы не было. Какой он был бы?
— Конечно, не задумывался, — прошептал Пауль. — Зачем мне? Я знаю, каким он был бы. В точности как ты. Потому что он — это ты и есть.
Спонтанная выпивка
Лондон, 1956 г.
— Это была последняя ночь с братом, — сказал Стоун. — Утром пришли гестаповцы.
Они с Билли договорились свидеться уже после Берлина, однако Стоун позвонил и предложил встретиться.
Он понимал, что нарушает их неписаные правила. Но после целого дня в компании неуемного комического дуэта из МИ-6 Стоун, сидя в пустой квартире, почувствовал, что хочет увидеть Билли сейчас.
Кроме того, неизвестно, вернется ли он из Берлина. Там ждала ловушка. Вот это он знал точно.
Стоун не рассчитывал, что Билли согласится. Вполне возможно, она занята. Занята своим молодым, беспечным, многообещающим бытием. Общением с теми, кого история не покалечила.
Настоящей жизнью.
— Я знаю, мы договорились на неделе не встречаться… — по телефону начал Стоун.
— Ты тяк сказяль, малиш, не я, — возразила Билли. — Лично я не люблю правиль. Люблю спонтянность.
— Спонтанность? — переспросил Стоун. — Вроде что-то приятное. Погоди, сейчас припомню, что это.
— Давай бюдем спонтянные. Возьмем и напьемся среди неделя. В стельку и вдризг, а? — Билли рассмеялась. — Не бейся, малиш, жениться не надо, ничего тякого.
Они условились встретиться на Пиккадилли и пошли в маленький паб на Сент-Джеймс-стрит неподалеку от «Рица». Стоун заметил взгляды посетителей. Любопытство было привычно, но все равно раздражало. В пабах Уэст-Энда темнокожие еще были редкостью, и белый мужчина с темной спутницей привлекали внимание. Особенно если спутница молода, красива и вызывающе броско одета. В тот вечер Билли была в белых туфлях на шпильках, обтягивающих бриджах и тесном розовом кашемировом джемпере, прикрывавшем ягодицы и в талии перехваченном черным кожаным пояском. В довершение всего на пышной, жгуче-черной шевелюре ее красовалась щегольская фетровая шляпка.
— Я зняю, о чем они дюмают, — прошептала Билли, когда Стоун с выпивкой вернулся от бара.
— «Везучий гад», ничего другого, — ответил Стоун.
— Не-а. Они дюмают, по карману ли им цена, которюю я залёмиля.
Пинту биттера и портвейн с лимонадом Стоун поставил рядом с пачками сигарет. Билли курила французские, он — американские.
— Не хотелёсь бить одномю? — спросила Билли.
— Да. Наверное. Похоже, так. Эта берлинская поездка. Кое-что осложнилось.
— У тебя сплёшь слёжно, — засмеялась Билли. — Это заманчивый и даже пикянтный, только не переборщивай. Девюшка соскучивает, если о парне только десятая доля известная.