Два брата
Шрифт:
Егор подбирал нужные резцы, присматривался, начинал исправлять ошибки царевича. Через несколько часов работы из его рук выходила изящная вещичка.
– Изрядно! – говорил француз. – Положи-ка ту полку, где хранятся изделия его высочества.
Когда Алексей являлся на следующий раз, француз никогда не упускал случал показать царевичу его «достижения».
– Ваше высочество оказываете себя мастером тонким и изящным! – восклицал он, изгибаясь в поклонах. – Последняя вещь вашего высочества заслуживает удивления!
– Помнится, я не вполне ее закончил, – немного краснея,
– О, сущие пустяки! Несколько ударов резца, незначительная отделка подмастерья… Сие не стоит упоминания!
И вещь входила в число работ Алексея.
Людвик де Шепер письменно доносил царю:
«Его высочество государь царевич многократно в доме моем был и зело уже изрядно точить изволит, и, кажется, что он великую охоту к сему имеет».
Напрасно приукрашивал де Шепер успехи Алексея и его «охоту» к токарному искусству. Через несколько месяцев посещения царевича Алексея сделались реже и наконец прекратились. Егор Марков был этому очень рад.
Егор Марков задумал сделать новый усовершенствованный станок. Неоспоримо представлялось ему, что станина должна быть массивнее, устойчивее, что одну из бабок, между которыми зажимается обрабатываемое изделие, надо сделать подвижной, установить как бы на салазках: это даст возможность обтачивать болванки разной длины. Рука токаря уставала оттого, что приходилось держать резцы на весу; значит, надо приспособить к станку подручник, на который могли бы опираться токарные долота. Работник станет меньше тратить усилий, да и резец увереннее будет держаться там, куда его приставишь.
Шаг за шагом начал создавать Егор детали своего будущего станка. Конечно, не так-то легко и просто все давалось. Были ошибочные мысли, создавались такие конструкции, которые после испытания оказывались негодными. Егор, однако, не падал духом. Мать удивлялась упорству парня, но напрасно уговаривала его отдохнуть, развлечься.
Долго-долго светилось по ночам амбарное окошко, стук молотка и визг пилы по железу беспокоили сон соседей.
Все-таки Егор был уж не так неопытен, как в то время, когда делал первый станок, и дело у него шло лучше.
Через несколько месяцев неустанного труда станок был закончен. Перед ним стояли Егор Марков и Иван Ракитин.
Глаза Егора сияли радостью, Иван почтительно смотрел на друга.
– Слышь, Егорка, – прервал он молчание, – хошь, я тебе на этот станок покупателей найду? Ей-бо, за него полета отвалят.
– Не для того я делал, чтобы продавать, – сухо ответил Егор.
– Тогда знаешь что? – оживленно заговорил Иван. – Ты от него уйди, от немчина своего. Ну его к ляду! Свою мастерскую открывай! Чем ты не токарь! Будешь работать, изделия продавать…
– Не дело говоришь, Ваня, – медленно ответил Егор. – Мне еще много учиться надо. Какой из меня мастер?
– Эх, жаль! Нажил бы деньгу!..
– Какой-то ты не такой становишься, Ваня, – с сожалением заметил Егор. – Всё деньги у тебя на уме.
– Думка есть в люди выбиться. Видал, как тятька работает: за мое время три раза на табуретке кожу просидел. А чего нажил?
– Я тебе, конечно, не указчик, у каждого своя голова на
Приятели расстались холодно. Впрочем, размолвка на другой день была забыта.
С тех пор Егор часто стоял по ночам у своего нового станка. Но работал он не на заказ, а вытачивал разные приспособления к этому же станку; часто обрабатывал он деревянные болванки, стараясь развить верность руки и глаза.
Глава XIX. В дороге
Илья Марков и Акинфий Куликов шли по крутому берегу Волги.
Был вечер. Солнце било в глаза путникам, заливало густым багрянцем чуть взволнованную поверхность реки.
Среди алых вод резко рисовался большой парус, бежавший против течения.
Вправо от тропинки до горизонта уходила ковыльная степь, не знавшая косы. Ветерок гнал по ее поверхности мягкие длинные волны.
Почти четыре года прошло с тех пор, как Илья и Акинфий расстались у большой дороги с Ванюшей Ракитиным. Илья Марков сильно изменился за это время – еще больше раздался в плечах, возмужал, черты лица огрубели, горькая складка перерезала лоб.
И духовно стал другим за эти годы Илья. На многое раскрыл ему глаза Акинфий. Заменив парню отца, он учил Илью уму-разуму, вносил в его сердце лютую ненависть к боярам и помещикам, любовь к простому народу.
Много исходили два друга дорог, не раз спасались от царских сыщиков и целовальников, по неделям отсиживались в лесах и болотах, сходились и расходились с такими же, как они, беглецами. Но ни в селах, ни в городах не нашли они вольного убежища, где можно было бы свободно жить простого звания человеку.
– Вот, Илюша, идем мы с тобой в Астрахань, – задумчиво сказал Акинфий. – Найдем ли там доброе?
– Правду, батя, найдем! – горячо отозвался Илья. – Найдем правду! Не может того быть, чтоб и там народ покорно спину под кнут подставлял… Эх, батя! Кипит у меня сердце, как припомню, что мы с тобой видели. Когда из Питербурха побегли, мнилось, хуже нашего житья на свете нет! Ан выходит, мы еще панами жили! Помнишь деревню Тарасовку? Избенки насовсем развалились, в стенах дыры – кулак просунь. Ребятенки нагие на печке скорчились, ветошью прикрылись. А тут целовальник: «Подавай подымный сбор! Не то печь сокрушу!» И уж лом занес… Как подумаю, что на Руси творится, гнев одолевает, сам не свой! Села пусты, города пусты… В Веневе мы в кинутой избе спрятались – много ли за день по улице народу прошло?
– Кажись, два или три человека.
– Два ли, три ли – все едино! Нет, верно ты говоришь, батя, всем народом надо вставать супротив бояр да царских чиновников, покуда они народ до корня не извели… Только так и свободу себе добудем.
Акинфий поправил дорожную суму, поддернул армяк. Ружья уже не было у путников, стащил на ночлеге случайный попутчик.
– Народ, Илюша, никаким лиходеям не извести. Народ – великая сила!..
На повороте тропы путники неожиданно наткнулись на такого же странника, как они сами. Это был молодой мужик среднего роста, с худым смуглым лицом и черными, глубоко впавшими глазами. Он сидел на траве, переобувая лапти. Рядом лежала котомка.