Два брата
Шрифт:
– Нешто подобрать? На шкалик дадут… Зацепляй, Фома!
– Ну его к бесу! Все равно затонет…
Беглецы слушали затаив дыхание.
– Поехали, ребята, на тот берег!
Голоса удалялись. Илья поднялся, помог Акинфию.
Закостеневшие от холода, беглецы снова принялись грести и вскоре согрелись. Они держали путь к левому берегу. На сушу выбрались, когда начало светать.
Илья и Акинфий оттолкнули челнок от берега, чтобы не оставить за собой следа. «Утеклецы» сбили кандалы и начали пробираться в безлюдную чащу, сулившую им надежное убежище.
Глава XV.
Иван Ракитин старался в учении не отставать от товарища. В первый же день, как только Егора перевели в цифирную школу, он дождался его у ворот и потребовал:
– Показывай цифирь!
Егор рассмеялся:
– Думаешь, я в один день все вытвердил? Повремени немного.
– Все повремени да повремени! – ворчал Ваня.
Ему волей-неволей пришлось ждать. Зато потом он с огромным усердием накинулся на арифметику. По целым дням сидел Иван над аспидной доской и скрипел грифелем, решая заданные товарищем задачи.
У Егора оставалось мало времени заниматься с другом. Но Иван ухитрялся подкараулить его поздним вечером или ранним утром. Залучив на минутку «учителя», Иван забрасывал его вопросами и затем снова принимался за учение.
Летом 1704 года по Москве пошла повальная хворь. Целые семьи лежали в жару, в бреду; некому было даже подать больным пить.
У Марковых умерла бабушка Ульяна. За ней чуть не сошла в могилу здоровая, круглолицая Аграфена. Егор отпросился у Магницкого и заботливо ухаживал за матерью.
Много раз на дню бегал парень во двор Ракитиных. Там слегли все: Семен, даже в бреду говоривший прибаутками, жена его, кроткая Домна, Иван и шестилетняя Машутка.
Егор подливал воды в глиняные жбаны, поил больных, давал им есть. Скоро Аграфена поправилась. С желтым, точно восковым, лицом, шатаясь, она выходила на завалинку и часами сидела на улице, слабым голосом перекликаясь с Ракитиными, которые вяло бродили по двору.
В один из жарких июльских дней в избу Ракитиных вошел человек в поношенном кафтане и ветхой треуголке, с лицом, усыпанным огненно-красными веснушками. В руке его была зажата свернутая в трубку бумага.
Покрестившись на образа, вошедший громко спросил:
– Кто здесь будет хозяин?
– Я хозяин, – отозвался Семен с кровати.
– Сапожник Семен Ракитин, по повелению ратуши [51] на тебя наложены повинности… – приказный посмотрел в бумагу, которая оказалась списком налогоплательщиков, – …два рубли двадцать три алтына.
Сапожник в волнении поднялся с постели, расстегивая ворот рубахи, который вдруг начал душить его.
– Помилуй, господин писарь! Не может того быть. Николи столько не плачивал… А теперь и вовсе не могу: второй месяц не работаю…
51
Ратуша – учреждение, управляющее торговыми делами, ремеслами.
– Нас
Домна заголосила, охватив лицо ладонями:
– Да откуда же экую прорву денег взять!.. Пропали наши бедные головушки!..
– Замолчи, жена! – перебил ее Семен. – Господин писарь, войдите в положение…
– Ничего не могу сделать. – Писарь пожал плечами. – Завтрашний день неси деньги. Не уплатишь, добро твое на казну опишем и с торгу продадим.
– Господин писарь! – взмолился Ракитин. – Нельзя ли хоть отсрочить!
С этими словами он вытащил из кармана два медяка и сунул в руку приказного. Огненно-красная физиономия писаря заулыбалась, и он проворно спустил дар в привязанный у пояса кошель.
– Отсрочить в нашей воле, для хорошего человека не жалко…
– Будь отцом родным! – Семен низко поклонился приказному. – Хоть бы недельку…
– Это мы можем, – бормотал повеселевший писарь. – Ждите через неделю. – И он ушел.
Ракитин искал деньги три дня, и с каждым днем все ниже и ниже опускалась его голова.
– Видно, придется распрощаться с домом… – глухо признался он в своем бессилии, когда рухнула последняя надежда. – Выгонят голыми и босыми…
Домна завыла, как по покойнику. За ней заголосила, забилась маленькая Машутка. Беда нависла над домом Ракитиных.
– Тятька, – молвил смирно сидевший в углу Иван, – тятька… я боярину в кабалу [52] продамся… Коли на два года – три рубли дадут…
52
Продаться в кабалу, закабалиться – это значило продать себя в рабство на определенный срок.
– Эх, сынок, сынок! – надрывно прошептал старый Семен. – В кабале люди гибнут… Раз запродался – век не вырвешься…
Иван был упрям. Он вбил себе в голову, что спасти отца от разорения можно только закабалившись, и переубедить его было невозможно.
Поздним вечером он пошел попрощаться с товарищем и рассказать о своем решении. Егорка долго сидел задумавшись, потом сразу оживился:
– Ваня! Ты погоди запродаваться! Сдастся мне, что можно извернуться…
– Как? – недоверчиво спросил Иван.
– Хочу одну игрушку сделать. Давно об ней думаю. Спать сегодня не буду, стану мастерить.
Егорка собрал инструменты, выпросил у Семена гвоздей, пару березовых чурбаков и принялся за работу. Иван неотступно сидел около него и подавал то нож, то гвозди, то молоток.
Прошли сутки, и забавная игрушка была готова.
На круглом основании стояли два дергунчика: русский и немец. Русский в длинной поддевке, в шапке, с бородой. Немец в кургузом кафтанчике, в парике, со шпажонкой на боку. Поза у немца задорная, вызывающая, длинный нос вздернут кверху. Русский стоит скромно, будто о чем-то просит.