Два брата
Шрифт:
Илья и Акинфий приостановились. Незнакомец вскочил. Но, присмотревшись к прохожим, снова опустился на траву.
– Здорово, добрые люди! – низким, звучным голосом сказал он. – Далеко ли путь держите?
– К морю, – ответил Акинфий.
– О, так нам по дороге!
Мужик закончил возню с лаптем и зашагал рядом с Ильей и Акинфием.
– Зовут меня Степаном, а по прозвищу Москвитиным, – словоохотливо рассказывал о себе незнакомец, – потому родом я московский, стрелецкий сын.
– Бунтовал? – порывисто спросил Илья.
– Было дело. А потом скрывался у боярина Федора Лопухина.
– Неужто
– Да он и не ведал ничего. Дворня его мне помогла.
– Это другой разговор. Знаю я Лопухиных – подлый род. Хотя… хотя и другие не лучше!
– Вот потому-то и приспело время народ подымать на бояр да на дворян!
Голос Степана зазвучал горячо, взволнованно. Он остановился, глянул на травянистую благоухающую степь и розовеющую в лучах заката Волгу.
– А ты не боишься, парень, что мы твои воровские речи перенесем начальству? – лукаво улыбнулся Акинфий.
– Видать птицу по полету! – Степан беспечно захохотал. – Я так мыслю: вы мне пособниками будете!
– Верно мыслишь, – подтвердил Илья.
Парень рассказал новому знакомцу о себе и об Акинфий. Степан одобрительно кивал головой.
Путники спустились под яр, разыскали на берегу Волги удобное место для ночлега, насобирали плавнику на костер. Илья вытащил из котомки лесу с крючком, направил снасть и через полчаса принес к костру трех огромных сазанов.
Степан уважительно сказал:
– Вижу я, вы люди бывалые!
Уха булькала в котле, брызгала через край и испускала аппетитный запах. В камышах левого берега глухо и надрывно ревела выпь. Чайки проносились над рекой. Новые друзья разговаривали.
– Есть у меня в суме подметные грамоты, – признался Степан. – И в тех грамотах писано, что Москвою завладели четыре столбовых боярина, [57] а хотят царство разделить начетверо. И от того будет народу нашему конечная гибель и разорение. При одном царе спасенья нет, а при четырех – живай в гроб ложись! И слыхал я еще на дворе у Лопухиных, что и государь у нас не природный русский. Истинного государя в Стекольном городе [58] заточили, а замест его басурмана прислали, ликом схожего… Лопухины – царская родня, такие словеса даром пущать не станут.
57
Столбовые бояре – самые знатные бояре.
58
Стекольный город – Стокгольм.
– Не станут! – зло усмехнулся Акинфий. – Они отца родного из-за выгоды продадут. Покудова меня в Приказе судили, наслушался я от людей, как знатные друг друга подсиживают, словно волки хищные меж собой грызутся. Согласье у них только в одном: как бы покрепче народ придавить!
– Ничего, дядя, придет и им срок! Добраться бы скорей до Астрахани, великое дело там начну… У-ух!
Степан встал и гикнул своим могучим голосом. Эхо понеслось по Волге, замирая вдали.
– Силы в тебе много бродит, – заметил Акинфий.
– Много во мне силы! – согласился Москвитин. – Недаром меня Степаном окрестили. Слыхали, чай, про Степана Разина?
– Кто про него не слыхал!
– А может, суждено мне то дело покончить, что он начал. Начинал-то он с этих же краев, с раздольной Астрахани…
Акинфий задумчиво покачал головой.
– Я с тобой! – горячо отозвался Илья Марков. – Буду стоять за волю народную, покудова сердце в груди бьется!
Стало тихо. Только Волга чуть слышно плескалась о невидимый берег да за рекой продолжала глухо и жалобно кричать выпь.
Степан Москвитин молча глядел в темную даль реки.
Глава XX. Астраханское восстание
Погожим июньским днем трое путников подходили к земляным валам, окружающим Астрахань.
С моря дул свежий ветер. Над Астраханью стояла тонким облаком серовато-желтая пыль. Мутная Волга разлилась на необозримую ширину, низкие острова раздробили ее на множество проток.
По, берегу раскинулись рыбачьи слободы. К бревнам, врытым в землю, были привязаны сотни лодок и стругов. У воды кипела жизнь: то и дело причаливали и отплывали рыбачьи челны, на персидские торговые корабли всходили по трапам астраханские купцы. Продавцы пирогов и чихиря оглашали воздух криками. По берегу шныряли воеводские приставы. Они зорко следили, чтобы ни одна лодка не отошла без уплаты сбора. Рыбаки, кряхтя, доставали из карманов медяки, а то и серебро.
Трое друзей устроились на житье в рыбачьей слободке, у вдовы Макрины Полупановой. Целыми днями ходили они по пыльным улицам Астрахани, среди мазанок, выходивших крошечными оконцами во двор, и среди русских изб, сплавленных с верховьев Волги. Заглядывали в кремль, обнесенный каменной стеной, где красовались хоромы воеводы, митрополичьи палаты и дома купцов гостиной сотни и стрелецких начальников. По улицам, на пристанях, на шумных базарах кипела и волновалась разноплеменная толпа.
Простому народу, разоренному бесконечными поборами и повинностями, налагаемыми царской властью, обиженному и оскорбленному произволом помещиков и бояр, Астрахань казалась заветным местом спасения. Лежит она у вольного моря, а море не загородишь заставами-дозорами. Старики еще помнили, как по Каспию ходили струги Степана Разина, как расправлялось с боярами да дворянами его удалое воинство.
В Астрахань стремились отовсюду: из Москвы и Ярославля, из Симбирска и Тулы, из Питера и Нижнего. Разных чинов и званий были эти беглецы: посадские люди, стрельцы, приказные, крестьяне и солдаты петровских полков.
Но в Астрахани беглецы попадали из огня да в полымя. Должно быть, не было правды на русской земле, нигде не мог простой народ найти убежище от неусыпного ока бояр-дворян и их верных слуг: приказных да сборщиков податей. Астраханский воевода Тимофей Ржевский жестоко притеснял народ: кроме царских налогов, ввел поборы в свою пользу и взыскивал их безжалостно. Это переполнило меру терпения. Народ начал волноваться, готовилось восстание.
Масла в огонь подлил царский указ об обязательном ношении немецкого платья и о бритье бород. Астраханский воевода получил этот указ 23 июля и поспешил обнародовать его: ведь это было еще одно средство для выколачивания денег.