Два господина из Брюсселя
Шрифт:
Какие родители не боялись услышать от врачей: «У вас будет ненормальный ребенок»? Известно, что есть те, кто принимает судьбу, и те, кто от нее отказывается. Если я воздаю должное родителям, согласившимся иметь ребенка, страдающего каким-нибудь заболеванием, я никогда не брошу камень в тех, кто предпочел от него избавиться. Впрочем, в жизни все переплетено: я знаю родителей, воспитывающих своих больных детей вместе со здоровыми, хотя над ними витают призраки одного или нескольких детей, в появлении которых на свет они отказали.
И я чувствую боль, с которой мой друг смотрит на свою жизнерадостную, хорошенькую,
Некоторое время назад я прочел научную статью, в которой доказывалось, что Шопен страдал не туберкулезом, как считалось в то время, а некой формой муковисцидоза — редкой болезнью, которую тогда еще не определили.
У меня закружилась голова.
Зная, что теперь существуют генетические тесты, способные выявить большое количество заболеваний перед зачатием или во время беременности, я представил себе, как в больницу приглашают супружескую чету Шопен, их знакомят с теми поражениями дыхательных путей, которыми будет страдать их сын, говорят, что долго он не проживет и насколько тяжелой будет его и их жизнь. Возможно даже, представитель здравоохранения постарается внушить им чувство вины, указывая, насколько дорого будет стоить обществу рождение этого ребенка.
И супруги Шопен могли бы отказать Фредерику в рождении, а мы, человечество, мы лишились бы гениальной музыки, что скрашивает наше одиночество.
Не прибегая более к пугающему старому термину «евгеника», поскольку он заставляет вспоминать о нацистских ужасах, мы все более и более приближаемся к использованию не совсем очевидных практик.
Нынче на территорию жизни все очевиднее внедряется бухгалтерская логика. Начинают рассчитывать, во что обходится обществу какая-нибудь болезнь. Мелочатся с получением лекарств, которые могут лишь на несколько месяцев продлить существование больного, отказывают в слишком дорогом, но эффективном лечении.
Ну вот, все уже свершилось: чиновники выяснили, сколько стоит жизнь. Именно столько, сколько они решили. Прагматичные англичане даже создали Национальный институт клинического совершенствования (NICE) — высшую инстанцию в области здоровья, определяющую сумму, которую общество согласно платить за медицинские услуги и медикаменты за год продленной жизни. Вооружитесь своими калькуляторами: это 40 000 фунтов в год. Если новые методы лечения стоят дороже, службы социального страхования, опираясь на мнение этого института, отказываются возмещать траты. Эта бухгалтерская логика, как масляное пятно на поверхности воды, уже дошла до Австрии и Швеции. Нет никакого сомнения, что распространению подобных идей весьма способствует кризис государственных долгов.
Получается, что рациональность разумна не всегда.
Экономическая рациональность лишается смысла, если в иоле ее рассмотрения попадает человеческое существо, человеческое достоинство, его уникальный и ничем не восполнимый характер.
Экономическая рациональность лишается смысла, если порождает варварство, ту идеологию, в соответствии с которой одни существа стоят больше, чем другие.
Экономическая рациональность лишается смысла, если перестает видеть цели общества: заботиться о здоровье и безопасности своих членов.
Если существует только экономическая рациональность, она становится античеловеческой.
В рассказе «Нерожденный ребенок» я снова рассуждаю о страдании.
Наше время решительно перестало его переносить.
Можно ли быть счастливым и страдать? На этот вопрос большинство сегодня ответит отрицательно.
Но моя героиня, двадцатилетняя Мелисса, страдающая генетическим заболеванием, счастлива. Несмотря на свою болезнь, несмотря на то, что должна каждый день пить коктейли из антибиотиков, даже если ей раз в день нужно посвящать час дыхательной лечебной гимнастике и массажу, она живет, наслаждается жизнью, смеется, она любит, восхищается, узнает. Она может спасти другие жизни… И даже дать начало новой.
Счастье не означает, что ты спрятался от страдания, его необходимо интегрировать в ткань нашего существования.
Что такое жизнь, которую стоит прожить?
На этот вопрос есть столько же ответов, сколько людей на земле.
И я никогда не соглашусь, чтобы кто-то решал это за меня или за других.
Любое согласие даже двух людей по этому вопросу кажется мне подозрительным. Когда же их трое, это уже диктатура.
Вот и закончена книга.
Перечитывая ее, я стараюсь найти нити, составляющие ее основу.
Ясно прочитывается тема скрытой архитектуры. Гомосексуальная пара находит поддержку в узаконенном браке Женевьевы и Эдди. Доктор Хейман переживает апокалипсис только благодаря тем чувствам, которые связывают его с собакой. Дуэт Констанцы и Георга Ниссен на самом деле оказывается незримым трио, в котором Моцарт исполняет главную партию. Альба испытывает материнские чувства к племяннику, а не к сыну. Северина и Бенжамен укрепляют свой союз отказом от ребенка, при этом сам их союз становится целью, поскольку не стал средством.
Я вижу в моей книге и необходимость посредничества. Сравнивая свой гомосексуальный союз с союзом гетеросексуальным, Жан и Лоран лучше понимают собственный путь, проходит ли он через лишения или счастье. Сэмюэл Хейман начинает ценить людей благодаря Аргосу, он отказывается от мести и прощает предателя лишь благодаря дружбе с лагерным псом. Архивная деятельность и издательская работа Ниссена выводит Моцарта из хаоса забвения, кроме того, Ниссен любит в своей новой супруге бывшую жену музыканта. Альба начинает понимать себя лишь из-за безумных крайностей Вильмы и разумного вмешательства Магнуса. Что же касается Северины и Бенжамена, они из-за Мелиссы пересматривают свое прошлое, сама же девушка предстает неоднозначным персонажем: в ней и избавление, поскольку она спасает их, и месть, поскольку ее появление окрашивает аборт Северины в цвета убийства; она извлекает их из одной пропасти и сбрасывает в другую.