Два крыла. Русская фэнтези 2007
Шрифт:
— Очухался, что ли? — спросил он, глядя на Илью. — Или еще окатить?
Илья с натугой дышал, стараясь не закашляться снова. Тело болело всё, будто его отколотили со всех сторон сразу.
— Кожа цела? — еле слышно спросил он, с трудом разлепив спекшиеся губы.
— Чего? — наклонился над ним Вежда.
— Кожа… Горело же все…
Вежда в ответ расхохотался, и ему тотчас ответил близкий удар грома. Илья попытался пошевелить рукой, и это ему, к его удивлению, удалось. Страшно хотелось пить, и нестерпимо чесались ступни обеих ног. Илья поморщился, и вдруг его обожгла догадка, удивительно
Дрожа от волнения, он приподнял голову и попытался вглядеться туда, где зудели его ступни. Еще одна молния милосердно подсветила ему, и он увидел свои ноги в мокрых портках.
— Ну, чуешь? — спросил Вежда, присев сбоку, и пощекотал подошвы Ильи. Тот ошарашенно кивнул и… заплакал.
Старик сидел возле него на корточках и улыбался. Илья нащупал в полутьме его ладонь и попытался поцеловать. Вежда не дал, выпростав руку, и погладил его по мокрым волосам:
— Не надо, сынок. Побереги нежность-то. Для подходящих дел побереги. Не надо.
Илья беззвучно ревел и шептал, не переставая:
— Спаси тебя боги, дедушка… Триглав Вседержитель… Спаси бог…
Сказывать о свершившемся «чуде» селянам Вежда счастливым родителям отсоветовал:
— Ну, растреплете, народ понабежит, а увидит что? Илюшка ходить-то разучился, его еще этому заново учить надо. Переполох только устроите. Обождите пока.
Но не утерпела Слава, разболтала-таки соседке. И пошло. На двор Чеботов народ стал стекаться, чтобы самолично убедиться в «чуде». Однако, как и предупредил Вежда, ничего особливого не находил. Илья по-прежнему лежал на лавке, а «святой старец», как прозвали было Вежду в селе, продолжал возиться с какими-то отварами то в доме, то на заднем дворе и внимания на ходоков не обращал. Слава расплачивалась за невоздержанность в языке сама: селяне решили, будто «тронулась баба умом с горя», и перестали наведываться.
Вежда тем временем клал Илью на лавку — то ничком, то на спину — и тщательно разминал дряблые мышцы своими сухими крепкими руками. Потом начинал чудить: доставал из своего мешка ворох тоненьких иголок и бесстрашно ввинчивал их в какие-то тайные, лишь ему ведомые места на теле Ильи. Лежал он в этих иглах, словно еж, однако не то что не страдал от боли, но даже улыбался приходившим подивиться на этакую затею Вежды родителям. Старик строго велел Илье «не валять дурака», и тот тотчас переставал их замечать и лежал на лавке смирно, как покойник.
Сколь ни были странными дела Вежды, ни Чебот, ни тем более Слава в его пользе для сына не сомневались. Мало того, считали его чародеем, посланным для них богами. Лишь только они узнали, что Илья снова «чует свои ноженьки», как бухнулись перед Веждой на колени, да ну реветь на радостях. «Святой старец» в сердцах чуть не плюнул, велел сейчас же подыматься и впредь наказал перед ним «шапки не ломать» и за святого и чародея не держать.
— Поклонились, да будет, — сердито сказал он. — Я вам не истукан и не жрец, жертвы да почет мне от вас ни к чему.
Несколько дней Вежда удерживал Илью от рьяных попыток подняться.
— Рано еще, неслух! Два года с лишком сиднем сидел, а за один день встать
Через одну седмицу, показавшуюся Илье необыкновенно долгой, Вежда помог ему впервые встать с лавки. Для начала, крепко держась за старика, Илья простоял всего ничего. Но и этого ему хватило, чтобы понять самому — не то что ходить, но и стоять теперь предстояло учиться заново.
Дни тянулись хоть и медленно, но уж теперь гораздо бойчей, чем всего лишь месяц назад. Вежда продолжал разминать отучившиеся от движения ноги Ильи, так же втыкал в него чудные иглы и без устали потчевал своими загадочными настоями да отварами. Кроме всего прочего, он заставлял его совершать руками особые движения и учил правильно дышать.
— Да ты смеешься, что ли, Вежда? Что же я, дышать, по-твоему, не умею?
— Не умеешь, — кивал Вежда. — Да и мало кто умеет.
И он объяснял да показывал ошалевшему от его слов Илье, как надо.
— Не грудью да плечами, чудило, а животом надо, — говорил старик и, задирая белую рубаху, показывал свой живот — без лишних складок, маленький и аккуратный, словно у юноши. Илья дивился и старательно повторял.
— А зачем это — дышать «правильно»? — спросил он как-то Вежду.
Старик приподнял седые брови и ответил:
— Да чтоб болеть меньше. Да жить полной чашей. Ты вот матушкину кашу ешь, а зачем, сказать можешь?
— Да как же? — удивился Илья. — Без каши-то я ноги протяну.
— Вот и воздух — та же каша.
— Но и так ведь дышат все! Чего еще-то?
— А то, что кашу эту невидимую вы не полными ложками в себя запихиваете! Едите-то вроде едите, да по полмиски, почитай, оставляете нетронутым. Матушке Славе такое понравилось бы с ее кашей?
Илья покрутил головой.
— То-то же! Так что ешь да помалкивай. Глубже ешь! — улыбнулся Вежда.
Медлен но да помалу, но Илья уже ходил по двору сам, вставив под мышки пару ловко сработанных Веждой подпорок. И вот теперь уже сам собой облетел село слух о подвиге перехожего старца, получившего временный приют у Чебота со Славой. Стали приходить не столько удостовериться в том, что покалеченный две зимы тому назад Чеботов парень поднялся на ноги, сколько подивиться на старого чудодёя. Заходили в избу, робели, если Вежда был там, да мялись у порога, пялясь не него во все глаза. Вежда лишь здоровался с ними и более не обращал на вошедших никакого внимания. Но тут всегда выручал либо Чебот, либо Слава, без устали делившиеся своей радостью с гостями.
В доме, где долгое время царила скорбная тишина, напитанная слезами, теперь было совсем по-иному. Чебот со Славой не то чтобы стали прежними, какими были до того бедственного набега печенегов, они будто вовсе стали моложе на десяток лет. Если Чебот и вообще-то был мужиком немногословным да не слишком улыбчивым, то теперь его было не узнать — то с соседом на улице остановится побалакать о том о сем, то Славу озорно шлепнет пониже спины, покуда никто не видит. Да, кстати, и было отчего — Слава похорошела, исчезли куда-то морщинки, появившиеся было у переносья, походка стала легче, будто у девки незамужней да еще не рожавшей. Словом, вернулось в дом простое людское счастье.