Два крыла. Русская фэнтези 2007
Шрифт:
— Еремеич! — тихо окликнул он старика. Голос у Федьки стал какой-то сдавленный, надтреснутый, совершенно не похожий на его прежний человеческий голос. — Слышь, Еремеич!
Лесник резко повернулся. Ружье так и заплясало в руках.
Минуту, если не больше, стояли они друг против друга, не произнося ни слова. Первым пришел в себя Еремеич.
— Эй, ты кто ж такой будешь? — В голосе его было больше удивления, чем страха.
— А ты разве не узнаешь меня?
— Да как будто нет… А что это у тебя такое с лицом? Хвораешь, что ли?
— Может быть, и так… Да ты приглядись получше, Еремеич!
Старик, не двигаясь с места, вытянул длинную свою шею, внимательно
— Богты мой! Лопни мои глаза! Осьмухин? Федя?.. Но ведь ты ж умер… Уж месяц, поди… — Последние слова он почти прошептал, с мольбой заглядывая ему в лицо, словно надеясь, что этот невесть откуда взявшийся странный незнакомец сейчас просто рассмеется в ответ на его глупое предположение и быстро рассеет все сомнения.
Однако случилось по-другому.
— Да, это я, — тихо, но внятно произнес Федор. Про себя он тут же отметил, что слова его прозвучали как-то слишком уж театрально, наигранно. На минуту Осьмухину даже показалось, что он персонаж какого-то полузабытого фильма «ужасов» (один или два таких ему довелось посмотреть на видике во время своих нечастых наездов в райцентр), и он и впрямь чуть было не расхохотался в изумленное лицо Еремеича.
Но старику было совсем не до смеха. С широко открытым ртом и глазами навыкате он теперь медленно пятился от Федьки, выставив вперед дуло ружья.
— Ты, Еремеич, ружьишко-то убери, — снова заговорил Осьмухин. — Не поможет оно тебе. Я вурдалак, понимаешь? Все равно что мертвец.
По-прежнему продолжая пятиться, лесник несколько раз быстро кивнул. Федор понял, что старик не на шутку перепуган, что своими словами он только подливает масла в огонь. Нужно было действовать как-то по-другому и по возможности быстро, пока Еремеич не совсем еще свихнулся от страха.
Глаза старика были теперь прикованы к правой руке Осьмухина, сжимавшей осиновый кол. Федька перехватил его взгляд, усмехнулся про себя.
— Ты не думай, Еремеич… Это совсем не то… Это я для себя. Понимаешь?.. На, возьми! — Он вдруг бросил кол под ноги леснику.
Тут же почувствовал Осьмухин, будто он проваливается куда-то. Голова пошла кругом, в глазах потемнело. Что это с ним? Неужто страх? Огромным усилием воли Федька удержался на месте, заставил себя прямо посмотреть на Еремеича.
Тот стоял, все так же не двигаясь, и только переводил недоуменный взгляд с Осьмухина на лежащий перед ним кол и обратно. Да что он в самом деле! Издевается над ним? Может быть, ему еще нужно объяснять, как действовать этой штукой?
— Слышь, Еремеич, — голос у Федьки слегка дрожал, — мне этот кол в спину надо вогнать. Понимаешь ты? В спину!
Еремеич ничем не показал, что понял Осьмухина. На лице его застыло то же самое выражение недоумения, смешанного с ужасом.
И тут Федьку прорвало:
— Да неужто ты не понял до сих пор? Я убийца, преступник! Все эти последние умертвия — на моей совести!.. И Иринку, внучку твою, — это тоже я! Слышь, Еремеич! — И, разглядев что-то новое в глазах старика, до которого только теперь, казалось, стал доходить смысл происходящего, добавил почти моляще: — Убей меня, Еремеич! Очень тебя прошу, убей! Отпусти душу на покаяние… Самому ведь мне тошно…
И вдруг — словно надломилось в нем что-то. «Боже мой! Что это я такое делаю? — мелькнуло в голове. — За что же я на смерть-то себя обрекаю? Ведь я не виноват! Не виноват!!!»
— Морок прошел. Федька вновь сделался прежним Федькой. Быстро шагнул он вперед, протянув свою страшную лапу к орудию, которое всего минуту назад самолично отдавал в руки противника.
Но Еремеич
Осьмухин не успел еще прийти в себя, как новый мощный толчок в грудь отбросил его назад. Он упал навзничь, жадно хватая ртом воздух, попытался подняться, но Еремеич уже стоял над ним, заведя далеко за спину руку с колом, чтобы нанести последний решительный удар…
В следующую секунду Федору показалось, что череп у него раскололся надвое, в глазах заплясали красные и зеленые круги. Тогда-то — словно и впрямь что-то прояснилось в голове от удара — со всей отчетливостью понял Осьмухин, что, как бы ни старался, не одолеть ему на этот раз своего противника, ни за что не одолеть. И не потому вовсе, что лесник сильней его оказался, не потому, что осиновый кол у него в руках, а потому, что сегодня ночью Федька, сам, может быть, того не сознавая, переступил через какой-то страшный, никому не ведомый запрет, и теперь, в отместку за его ослушание, то непонятное, темное, что до настоящего момента управляло всеми его поступками и одновременно хранило от бед, отступилось от Осьмухина, утратило над ним свою власть, передав его — прежнего, беззащитного — в руки его собственной судьбы, которая в лице Еремеича вот сейчас, сию минуту, свершит над ним свой жестокий, но справедливый суд. И когда Федор понял это, прежнее спокойное умиротворение вдруг снова ненадолго вернулось к нему, чтобы помочь встретить то роковое, неизбежное, что уже маячило перед ним жутью близкого избавления и что называлось одним коротким словом — смерть.
Людмила Коротич
ЖИЗНЬ НА ВКУС
Пролог. Счет 0:0
Нас было трое за столиком: я, мой большой во всех отношениях друг, с которым у нас никогда не было того, в чем нас обычно все подозревают, и милый мальчик — лет двадцати на вид. Он тщательно скрывал свой возраст и при знакомстве сказал, что ему двадцать три и что он профессионально занимается фитнесом. На среднем пальце левой руки у него серебрилось кольцо с гравировкой в виде конопляных листьев.
Он перехватил мой взгляд и смутился, но, чтоб не показать виду, тут же спикировал:
— Аты что делаешь по жизни? — Он был очарователен.
Ответил мой друг:
— Она сочиняет истории, а я их воплощаю. В перфомансах, например. Или в красках. Иногда в Интернете. Но бывает, что мы делаем все наоборот. Это интересно.
— Она рисует, а ты сочиняешь? Так вы вместе? — Мальчик то ли разочаровался, то ли насторожился. Но он точно был удивлен, а может быть, и заинтересован. Уже попался?