Два месяца и три дня

Клевер Алиса

– Мы-то здесь, а вот ты куда пропал, Аркадий? – Максим подошел к Арине и взял ее под руку.

– Пытался раздобыть свежую газету. Но где там, разве ночью такое возможно? Все уже разобрали. Говорил я, нужно лететь пораньше. Ты представишь меня своей очаровательной спутнице? – Аркадий говорил миролюбиво, как добрый дядюшка из деревни, приехавший навестить любимых племянничков. Арина старательно напоминала себе, что это – только фасад. Все они тут – ледяные, скрытные люди и имеют альтернативный интерес.

– Да с удовольствием! –

Максим улыбнулся «телевизионной» улыбкой. – Знакомься, дорогая, это вот наш незаменимый и вездесущий дядя Аркадий. Аркадий, ты уже наслышан о моей Арине.

– Значит, Арина? – и Аркадий выжидающе посмотрел на нее, рассеянно улыбаясь.

– Арина Петровна, – пробормотала она.

– Арина Петровна, – радостно кивнул Аркадий.

– А вы, простите? Аркадий… – Арина застыла в той же позе и с такой же рассеянной улыбкой на губах. Аркадий сузил глаза, Максим рассмеялся.

– Вот так! Только и держись.

– Аркадий Германович, – пробормотал тот после долгой паузы. А затем тоже широко улыбнулся, словно объявляя перемирие. – Не знаю, как вы, а я страшно проголодался. И за хорошую чашечку кофе сейчас убил бы. Элечка, детка, вы не узнаете, через сколько мы взлетаем.

Эти слова были адресованы вышколенной стюардессе, которая только коротко кивнула и моментально направилась в сторону кабины пилотов. Через десять минут самолет уже взлетал, а Арина, Максим и Аркадий Германович сидели за столом и наблюдали за тем, как исчезает в иллюминаторе сияющий разноцветными огнями ночной Берлин. Арина не знала, о чем думал в этот момент задумчивый Максим или обманчиво расслабленный, сосредоточенно пьющий кофе Аркадий. Арина думала о том, что она совсем не видела города, ничего не вспомнит о нем, ни единой толковой достопримечательности, и тем не менее она никогда не забудет Берлин. Тут она лишилась девственности, и память об этом городе теперь навсегда останется с нею.

– Вы будете первое? – тихий, вежливый голос вырвал Арину из воспоминаний, жгуче приятных и одновременно охлаждающих, как ведро ледяной воды. С Максимом Коршуном ничего не могло быть просто, и даже сейчас, после всех этих дней и ночей, Арина не могла сказать с уверенностью, что он за человек.

Почему-то ей казалось, что он – хороший человек. Но какой спрос с влюбленной женщины?

– Я не очень голодна. И потом, скоро уж завтракать!

– Брось, – вмешался Максим. – Какая разница, сколько времени. Ты не ела целый день. Тот десерт из малины не в счет. Тебе надо поесть.

– Тогда пусть… пусть дадут то же, что и тебе, – схитрила Арина. Максим скорчил рожицу, но ничего не сказал. Аркадий долго и подробно расспрашивал Элю, как приготовлен клэм-чаудер, но в конце концов отказался и попросил принести ему что-нибудь из птицы. Утку в клюквенном соусе? Пожалуй… пусть будет утка…

– Что ж, Ариночка, – Аркадий невозмутимо проигнорировал ее удивленный взгляд и продолжил называть ее, как и всех женщин, уменьшительно-ласкательным именем. – Я слышал, вы хотите стать ветеринаром?

– Я учусь на ветеринара, – вежливо отвечала Арина. – А ты, Максим, когда ты

понял, что хочешь быть фотографом?

Аркадий поморщился, но ничего не сказал. Максим чуть отодвинулся, позволив стюардессе разлить красное вино по бокалам на высоких ножках, и доверительно склонился к Аркадию:

– Ты помнишь, Аркадий? Кажется, я тогда еще был в Шотландии, нет? Знаешь, Арина, – он повернул голову к ней, – у нас в пансионе, куда меня запихнули, был учитель географии. Так он был помешан на фотографировании жучков-паучков. Он брал меня на прогулки, и мы часами выслеживали всяких птичек. Наверное, тогда.

– О, я помню, – кивнул Аркадий, беря со стола бокал. – Как-то я приехал к тебе, навестить, а ты встретил меня ворохом фотографий. И на всех сплошь – сбитые на дорогах зверушки. Помню, я испугался тогда, не специально ли ты, часом, сбивал их, чтобы фотографировать?

– Что? – Арина вздохнула – и не смогла выдохнуть. Аркадий расхохотался.

– Нет, этого он не делал, не беспокойтесь так. Просто решил показать всему миру жестокость. Все дети – максималисты.

– Ах да! – расхохотался Максим вслед за Аркадием. – На самом деле я специально подсунул тебе фотографии, чтобы увидеть твою реакцию. А ты кивал с важным видом и не имел представления, что мне сказать. А потом часа два беседовал с принципалом.

– Принципалом? – удивленно переспросила Арина.

– Директором пансиона.

– Но потом выяснилось, что у Максима отснята целая серия фотографий самого пансиона – ночные, утренние часы, каждое здание, потом там еще был этот плющ… – в подробностях вспоминал Аркадий, и на секунду Арина почувствовала, что он действительно благоволит к Максиму.

– Представь себе – маленький домик, по макушку увитый плющом! Специальный какой-то сорт. Сплошной плющ – и только окна торчат из него. Домик в зеленой шубе.

– Значит, ты провел детство в Шотландии? – спросила Арина, но Максим возмутился:

– Теперь моя очередь задавать вопрос. Кто был твоей первой любовью? – Максим подцепил из корзиночки с хлебом кусок серой булки, обсыпанной какими-то семечками. Арина почувствовала, что краснеет, и ухватилась за свой бокал как за спасательный круг. Первая любовь? Не говорить же ему тут, да еще при этом хитром дядюшке, что никакой другой любви, кроме этой вот, ненормальной и, сто процентов, извращенной, – к нему, Максиму, у нее никогда не было.

– В детском садике я любила одного мальчика. Только не помню, как его звали. А еще – Дженсена Эклза…

– Вы встречались с Дженсеном Эклзом? Он, кажется, американский актер? – живо среагировал дядюшка, словно это было возможным и даже вполне вероятным. Арина сделала неловкий глоток и долго откашливалась.

– Нет, что вы! – хрипло выдавила она наконец. – Только с его плакатом из журнала Seventeen.

И все дружно расхохотались.

– Я попал в пансион, когда мне было шесть лет, – рассказал Максим, когда пришла ее очередь спрашивать. – Почему, кстати, вы меня туда упекли? Я что, мешал папочкиной личной жизни? Или вы боялись, что меня похитят?