Два века о любви (сборник)
Шрифт:
«Три женщины – белая, черная, алая…»
Три женщины – белая, черная, алая —
Стоят в моей жизни. Зачем и когда
Вы вторглись в мечту мою? Разве немало я
Любовь восславлял в молодые года?
Сгибается алая хищной пантерою
И смотрит обманчивой чарой зрачков,
Но в силу заклятий, знакомых мне, верую:
За мной побежит на свирельный мой зов.
Проходит в надменном величии черная
И требует знаком – идти за собой.
А, строгая тень! уклоняйся, упорная,
Но мне суждено для тебя быть судьбой.
Но клонится с тихой покорностью белая,
Глаза ее – грусть, безнадежность – уста.
И странно застыла душа онемелая,
С душой онемелой безвольно слита.
Три женщины – белая, черная, алая —
Стоят в моей жизни. И кто-то поет,
Что
Любовь воспевал! Дни и миги – вперед!
«Да, можно любить, ненавидя…»
Odi et amo.
Catullus [5]
Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье – в одной!
О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор!
Кто магию сумрачной власти
В ее приближения влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?
Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно…
Но я повторяю: люблю!
Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг…
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!
Когда поцелуи во мраке
Вонзают в меня лезвие,
Я, как Одиссей о Итаке,
Мечтаю о днях без нее.
Но лишь Калипсо я покинул,
Тоскую опять об одной.
О горе мне! жребий я вынул,
Означенный черной чертой!
Sed non satiatus [6]
Что же мне делать, когда не пресыщен
Я – этой жизнью хмельной!
Что же мне делать, когда не пресыщен
Я – вечно юной весной!
Что же мне делать, когда не пресыщен
Я – высотой, глубиной!
Что же мне делать, когда не пресыщен
Я – тайной муки страстной!
Вновь я хочу всё изведать, что было…
Трепеты, сердце, готовь!
Вновь я хочу всё изведать, что было:
Ужас, и скорбь, и любовь!
Вновь я хочу всё изведать, что было,
Всё, что сжигало мне кровь!
Вновь я хочу всё изведать, что было,
И – чего не было – вновь!
Руки несытые я простираю
К солнцу и в сумрак опять!
Руки несытые я простираю
К струнам: им должно звучать!
Руки несытые я простираю,
Чтобы весь мир осязать!
Руки несытые я простираю —
Милое тело обнять!
Константин Бальмонт
Кинжальные слова
I will speak daggers.
Hamlet [7]
Я устал от этих снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Упоение покоя —
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов
И предсмертных восклицаний!
Полночь и свет
Полночь и свет знают свой час.
Полночь и свет радуют нас.
В сердце моем – призрачный свет.
В сердце моем – полночи нет.
Ветер и гром знают свой путь.
К лону земли смеют прильнуть.
В сердце моем буря мертва.
В сердце моем гаснут слова.
Вечно ли я буду рабом?
Мчитесь ко мне, буря и гром!
Сердце мое, гибни в огне!
Полночь и свет, будьте во мне!
Я сбросил ее
Я сбросил ее с высоты,
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь – как виденье!
Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!
Я буду лобзать в забытьи,
В безумстве кошмарного пира,
Румяные губы твои,
Кровавые губы вампира!
И если я прежде был твой,
Теперь ты мое привиденье,
Тебя я страшнее – живой,
О, тень моего наслажденья!
Лежи искаженным комком,
Обломок погибшего зданья.
Ты больше не будешь
Так помни, мой друг: До свиданья!
Слова любви
Слова любви, несказанные мною,
В моей душе горят и жгут меня.
О, если б ты была речной волною,
О, если б я был первой вспышкой дня!
Чтоб я, скользнув чуть видимым сияньем,
В тебя проник дробящейся мечтой, —
Чтоб ты, моим блеснув очарованьем,
Жила своей подвижной красотой!
Опять
Я хотел бы тебя заласкать вдохновением,
Чтоб мои над тобой трепетали мечты,
Как струится ручей мелодическим пением
Заласкать наклонившихся лилий цветы,
Чтобы с каждым нахлынувшим новым мгновением
Ты шептала: «Опять! Это – ты! Это – ты!»
О, я буду воздушным и нежно внимательным,
Буду вкрадчивым, – только не бойся меня,
И к непознанным снам, так желанно-желательным,
Мы уйдем чрез слияние ночи и дня,
Чтоб угаданный свет был как будто гадательным,
Чтоб мы оба зажглись от того же огня.
Я тебя обожгу поцелуем томительным,
Несказанным – одним – поцелуем мечты,
И блаженство твое будет сладко медлительным,
Между ночью и днем, у заветной черты,
Чтоб, закрывши глаза, ты в восторге мучительном
Прошептала: «Опять! Ах опять! Это – ты!»
Я буду ждать
Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.
Ты вся – безмолвие несчастия,
Случайный свет во мгле земной,
Неизъясненность сладострастия,
Еще не познанного мной.
Своей усмешкой вечно-кроткою,
Лицом, всегда склоненным ниц,
Своей неровною походкою
Крылатых, но не ходких птиц,
Ты будишь чувства тайно-спящие,
И знаю, не затмит слеза
Твои куда-то прочь глядящие,
Твои неверные глаза.
Не знаю, хочешь ли ты радости,
Уста к устам, прильнуть ко мне,
Но я не знаю высшей сладости,
Как быть с тобой наедине.
Не знаю, смерть ли ты нежданная
Иль нерожденная звезда,
Но буду ждать тебя, желанная,
Я буду ждать тебя всегда.
Нежнее всего
Твой смех прозвучал, серебристый,
Нежней, чем серебряный звон, —
Нежнее, чем ландыш душистый,
Когда он в другого влюблен.
Нежней, чем признанье во взгляде,
Где счастье желанья зажглось, —
Нежнее, чем светлые пряди
Внезапно упавших волос.
Нежнее, чем блеск водоема,
Где слитное пение струй, —
Чем песня, что с детства знакома,
Чем первой любви поцелуй.
Нежнее того, что желанно
Огнем волшебства своего, —
Нежнее, чем Польская панна,
И, значит, нежнее всего.
Волна
Набегает, уходит, и снова, светясь, возвращается,
Улыбается, манит, и плачет с притворной борьбой,
И украдкой следит, и обманно с тобою прощается, —
И мелькает, как кружево, пена во мгле голубой.
О, волна, подожди! Я уйду за тобой!
О, волна, подожди! Но отхлынул прибой.
Серебристые нити от новой Луны засвечаются,
Всё вольней и воздушней – уплывшему в даль кораблю.
И лучистые волны встречаются, тихо качаются,
Вырастает незримое рабство, я счастлив, я сплю.
И смеется волна: «Я тебя утоплю!
«Утоплю, потому что безмерно люблю!»
Отцвели
Отцвели – о, давно! – отцвели орхидеи, мимозы,
Сновиденья нагретых и душных и влажных теплиц.
И в пространстве, застывшем, как мертвенный цвет туберозы,
Чуть скользят очертанья поблекших разлюбленных лиц.
И бледнеют, и тонут в душе, где развалины дремлют,
В этой бездне, где много, где всё пробегает на миг,
В переходах, где звукам их отзвуки, вторя, не внемлют,
Где один для меня сохранился немеркнущий лик.
Этот образ – в созвучии странном с душою моею,
В этом лике мы оба с тобою узнаем себя,
О, мечта, чьей улыбки ни ждать, ни желать я не смею,
Но кого я люблю, но кого вспоминаю, любя.
Я люблю с безупречною нежностью духа и брата,
Я люблю, как звезду отдаленная любит звезда,
Как цветок, что еще не растратил в душе аромата,
Я с тобой – я люблю – я с тобой – разлучен – навсегда.